Дар Монолита

Смерть в перестрелке стала для меня теперь смертью в рассрочку. С каждым днем в этом безмятежном, тихом, но при этом неуловимо искусственном мире я терял Хип. Она все больше отдалялась от меня, и, что самое странное, даже обидное, я и сам чувствовал, как мой бывший стажер, девчонка, без которой я уже не мыслил себя, становится совсем чужой, даже малознакомой. Координатор, разговоры с которым становились все более редкими, пытался нас оживить… хм, я даже как-то нашел силы сыронизировать по этому поводу. Бывший ученый при этом почему-то выглядел виноватым, прятал взгляд. Помнится, он немного удивился тому, что мы так «спокойно» отреагировали на его исповедь. Хип, боготворившая Доктора, всерьез расстроилась и молчала весь вечер, когда узнала, что мы просто удачно подвернулись под руку, что только наша пара смогла бы выполнить задание — Монолит не смог бы исполнить чужое желание в том случае, если у человека имелось бы свое собственное. Что Лунь, по словам Координатора, был идеальной кандидатурой — навсегда выжженная память о жизни до Зоны, какие-то личностные особенности. И, что самое главное, Доктор понял, что этот седой в свои тридцать с небольшим, едва не забитый Зоной насмерть сталкер, в сущности, счастливый человек. А у счастливых по-настоящему людей обычно нет заветных желаний. Они им ни к чему. Счастливый… может быть, и был я таким. Сейчас уже не помню, что такое счастье… наверное, что-то теплое, ласковое в груди, на том месте, где сейчас безразличная пустота и слабый намек на боль, когда Хип, равнодушно скользнув взглядом, просто уходит на берег реки, чтобы вернуться только под вечер. Координатор почти прекратил с нами общение, когда понял, что его бесполезно искать — он теперь сутками сидел с закрытыми глазами, отдавая неслышным шепотом приказы, рекомендации, непостижимым образом управляя своей группировкой. Впрочем, когда он отвлекался, я часто видел в его мертвом взгляде вполне человеческое чувство — вину. Потом он качал головой и снова уходил в себя — Прохоров все чаще становился Координатором. И еще курить он стал намного больше — в доме постоянно висели пласты сизого вонючего дыма. Вскоре я перестал даже заходить в выделенные для нас комнаты, оставаясь на ночь в лесу — густая, темно-синяя ночь этого мира успокаивала, дарила мир, в тишине леса ни о чем не думалось, а утром провожал взглядом молчаливые фигуры, исчезающие в мерцающем тумане реки. Сталкеры, вроде даже «долговцы», видел и компанию, наверное, бандитов. Один раз мимо прошла большая группа ученых в оранжевых комбезах, сопровождаемых солдатами. Невысокая, пожилая женщина в научном комбинезоне с красным пятном на груди с улыбкой оглянулась на меня, кивнув, словно старому знакомому, остальные спокойно прошли к реке, даже не подняв глаз. «В Зоне давно уже никто просто так не умирает, Лунь, — сказал Координатор, когда я в первый раз сказал ему о странных людях. — И я не знаю, почему все они проходят через эту грань мира. Я ученый и в существование душ не верю… но то, что Монолит тянет к себе информацию, так это факт. Возможно, мы просто видим миражи… галлюцинации. Они нематериальны здесь, я проверял. Единственно, и я в этом почти не сомневаюсь, что мы имеем дело с фокусами Монолита. Ему зачем-то нужны все эти образы». И пока Прохоров говорил мне это, мертвый его взгляд снова ненадолго становился живым, хотя и бесконечно усталым, напуганным даже, горьким. Я буквально чувствовал, как жадно ищет общения с нами этот… человек. Когда Хип однажды спросила его, чего он хочет от нас, Координатор дал странный ответ — «жизни». Словно мы были в состоянии дать ему эту самую жизнь.