Дао Дзэ Дун

Так сложилось. В Сербии куда больше красивых статных мужчин, женщины менее заметны. С албанцами наоборот — полно каких-то дремучих неказистых мужиков, повылезших из нор, а красавцев по пальцам пересчитать, зато девки почти все как на подбор… Да так же, кстати, и в Дании… да и у русских, если всерьез разобраться…

В общем, в один прекрасный день отец нашел и привел в дом свою албанку и расписался стать изгоем для своих и чужих. Его брат… Но это рано. Мы жили в нашем доме хорошо, сам знаешь, до какого времени. Ты это время застал — что-то, наверно, видел по телевизору. До того были, конечно, проблемы мелкие. Пару раз отцу пришлось дать в морду кому-то из своих, сербов… Мелочи, мелочи это все, как везде… А потом поползло. Да, точно, как оползень.

Мать стала хмурая, потом перевелась из школы, где учились албанцы, в другую, сербскую. Она преподавала два языка — русский и немецкий. Потом и там стало невесело. Хорошо, что хоть обещали просто убить, а не вырезать «матку поганую».

Потом… потом много чего случилось.

Знаешь, я расскажу только одну историю. У нас там, неподалеку от Кара-Митровиц, было два села. Сербское и албанское… Как-то утром до нас дошли слухи, что албанцы напали на сербов и кого-то убили. А потом пришли слухи, что вроде бы сербы побывали ночью в албанском селе и тоже кого-то убили. Отец тогда очень хотел узнать правду… ну, там, кто начал первым. И знаешь, то, до чего он только и докопался, совсем его… как это сказать по-русски?.. в общем, он руки повесил. Там есть другой городок, Титовица, где больше албанцев. И туда сначала пришли слухи, что напали сербы, а потом уже — что напали албанцы. Отец сел вместе со всеми нами за стол и нарисовал на бумаге большими кружками наши Митровицы, Титовицу, а кружками маленькими — те села. Он провел между ними линии и проставил расстояния. И получилось, что сербское село ближе к нам почти настолько же, насколько албанское ближе к Титовице. Понимаешь, как выходило с движением этих слухов, куда какие быстрее успевали, да? Отец тогда даже ужинать не стал, полную бутылку ракии выпил и лег… И кстати, корпункты BBC и CNN находились в Титовице.

В общем, потом пришли из Белграда военные. Стало потише, но не радостнее. Брат отца, Йован, часто у нас вечерами сидел допоздна. Раньше мы его раз в год видели — он на неделю летом приезжал в гости. Он был полковник, танками командовал. Раньше у нас не курил, потому что мой отец не курил, а теперь — одну за одной. Так и помню эту струйку дыма, бесконечную… Все сидел, почти все время молчал, только на нас смотрел, ракию пил и часто говорил отцу:

— Надо, надо решать, Радо.

Потом он уходил, совсем поздно. И с каждым разом возвращался к нам все мрачнее, отца обзывал «дураком», «тупой деревенщиной», они чуть не подрались по-настоящему, мать разняла.

Он предчувствовал, наверно. У него была идея продуманная — каким-то образом переправить нас всех в Грецию, для начала в Янину. Но отец уперся, любил свою родину, никуда переезжать не хотел, думал, что теперь с военными, с братом-полковником у нас все утрясется… Дом. Он тогда только что новую террасу построил, высокую, внизу под ней яблони росли, весной внизу белый ковер… Дом…

Она перевела дух. Она не понимала, чего не хватает этому успешному креатору Александру Страхову в его пентхаусе на восьмидесятом этаже, он никогда не был беженцем… Никогда и ниоткуда. Он не может знать и чувствовать ничего…

Потом война, бомбежки, военные ушли, пришел KFOR. Первые дни было очень тихо… Потом… Мы как-то ночью проснулись, подумали, что зарницы такие частые. Посмотрели с террасы — а на горах цепь огней. Большой, дальше поменьше, еще меньше. Они качались и как будто двигались к нам, как страшный поезд… Там, на горах, горели монастыри. Мы очень испугались. Так чувствовали, что сейчас появится еще один огонь — ближе, потом еще один — еще ближе… И так прямо до нашего дома.

Вот так оно и оказалось. Нам оставалось жить в этом доме всего два дня.

Фатима Обилич расстегнула пару кнопок на френче и успокоила себя тем, что вот расскажет самое… и сделает перерыв, примет холодный душ — обязательно.

Она стала вербализовать, как через два дня, ближе к вечеру, отца куда-то вызвали, чинить какую-то поломку. Матери тоже не было, она совершенно не помнит, почему матери не было, где мать была… Они с сестрой вернулись из школы, поели что-то, потом она ругала сестру за плохую отметку по геометрии и стала ей объяснять про гипотенузу.

Потом где-то раздался звон стекла и сразу — чей-то крик. Потом была полная тишина. Минуту-другую. Так тихо было, что в ушах заложило. Они сидели похолодевшие, как ледышки. И вдруг снова — резкий звон и крик, и сильный треск, как будто ломалась под напором и расщеплялась совсем сухая доска.

— Прячься! — вдруг закричала она шепотом, вытянула сестру из-за стола и стала заталкивать ее в шкаф с одеждой.

Слава Богу, сестра потеряла дар речи, только глядела огромными глазами. Она затолкала ее между вешалками, бросила ей на голову голубую блузку.