Дантов клуб

– Я смотрю, вы познакомились с Даниэлем Теалом. – Из холла возник старший клерк Осгуд. – Навряд ли смог бы держать гостиницу[5], но чрезвычайно старателен. – Холмс посмеялся вместе с Осгудом: бедный малый, не успел как следует опериться, а уже, можно сказать, столкнулся лбом с самим Оливером Уэнделлом Холмсом! Вновь подтвержденная значимость принудила поэта улыбнуться.

– Не хотите ли взглянуть – возможно, мистер Филдс уже на месте, – предложил Осгуд.

Дверь отворилась изнутри. В щель выглянул Джеймс Расселл Лоуэлл, величественно неопрятный, с проницательными серыми глазами – они всегда выделялись в единстве волос и бороды, каковую он сейчас разглаживал двумя пальцами. В кабинете Филдса он был наедине с сегодняшней газетой.

Холмс представил, что скажет Лоуэлл, если доктор вдруг надумает поделиться с тем своей тревогой: «В такое время, Холмс, необходимо отдавать все силы Лонгфелло и Данте, а не нашему ничтожному тщеславию… »

– Входите, входите же, Уэнделл! – Лоуэлл уже смешивал для него что-то в стакане.

– Вы не поверите, Лоуэлл, – произнес Холмс, – но я только что слышал из кабинета голоса. Привидения?

– Когда Кольриджа[6] спросили, верит ли он в привидения, тот ответил отрицательно, пояснив, что слишком много их перевидал. – Лоуэлл ликующе рассмеялся и загасил тлевший конец сигары. – В Дантовом клубе нынче сбор. Я всего лишь читал вслух, дабы оценить звучание. – Лоуэлл указал на лежавшую с края стола газету. – Филдс, – объяснил он, – спустился в буфет.

– Скажите, Лоуэлл, вы не слыхали часом, чтобы «Атлантик» менял гонорарную политику? То есть, я не знаю, возможно, вы и не давали им стихов для последнего номера. Вы ведь и так, безусловно, заняты в «Ревью». – Пальцы Холмса теребили в кармане чек.

Лоуэлл не слушал.

– Вы только поглядите, Холмс, что за прелесть! Филдс превзошел самого себя. Вот здесь. Смотрите. – Он заговорщицки кивнул и стал наблюдать со вниманием. Газета была перегнута на литературной странице и пахла сигарой Лоуэлла.

– Я всего лишь хотел спросить, мой дорогой Лоуэлл, – гнул свое Холмс, отвергая газету. – Не было ли в недавнее время… о, премного благодарен. – Он взял бренди с водой.

Появился Филдс, широко улыбаясь и расправляя запутавшуюся бороду. Он был необычно оживлен и столь же доволен собой, сколь и Лоуэлл.

– Холмс! Какая приятная неожиданность. Я только собрался послать кого-нибудь в Медицинский колледж, чтобы вы встретились с мистером Кларком. С чеками за последний номер «Атлантика» вышла досадная неприятность. За ваши стихи вам выписали семьдесят пять вместо ста. – С тех пор как из-за войны разогналась инфляция, самые крупные поэты получали за стихотворение сто долларов – исключая Лонгфелло, которому платили сто пятьдесят. Обладателям менее почетных имен полагался гонорар между двадцатью пятью и пятьюдесятью.

– В самом деле? – переспросил Холмс, едва не задохнувшись от счастья, и вдруг смутился. – Что ж, больше – всегда лучше.

– Эти новые клерки такие разгильдяи, вы себе не представляете. – Филдс покачал головой. – Я ощущаю себя рулевым громадного судна, друзья мои, кое непременно сядет на мель, стоит мне ослабить внимание.

Холмс удовлетворенно откинулся на спинку и наконец-то бросил взгляд на зажатую в его руке «Нью-Йорк Трибьюн». В изумленном молчании он вжался в кресло, позволив толстым кожаным складкам поглотить себя почти целиком.

Джеймс Расселл Лоуэлл явился на Угол из Кембриджа исполнить давно откладываемые обязательства перед «Норт-Американ Ревью». Кучу работы в «Ревью», одном из главнейших журналов Филдса, Лоуэлл с успехом перекладывал на младших редакторов, в чьих именах он вечно путался, и все же окончательное одобрение требовало его присутствия. Филдс знал, что Лоуэлл более других обрадуется рекламе – более даже, чем сам Лонгфелло.

– Изысканнейший ход! В вас, несомненно, есть что-то от еврея, мой дорогой Филдс! – воскликнул Лоуэлл, отбирая у Холмса газету. Друзья не придали значения этому странному дополнению, ибо давно смирились с теоретизированиями Лоуэлла по поводу того, что все людские способности, не исключая его собственных, неизвестно каким путем являются еврейскими, на худой конец – происходят от еврейских.

– Книготорговцы разорвут меня на куски, – похвалялся Филдс. – Мы купим себе прекрасный выезд за один только бостонский профит!

– Мой дорогой Филдс, – оживленно рассмеялся Лоуэлл. Затем хлопнул по газете, точно она хранила в себе тайный выигрыш. – Будь вы издателем Данте, в его честь, уж наверное, устроили бы во Флоренции карнавал!

Оливер Уэнделл Холмс также смеялся, но в следующих его словах прозвучала умоляющая нотка:

– Будь Филдс издателем Данте, Лоуэлл, тот никогда не очутился бы в изгнании.

Доктор Холмс извинился, сказав, что прежде чем отправиться к Лонгфелло, ему необходимо разыскать мистера Кларка, финансового клерка, и Филдс отметил в Лоуэлле беспокойство. Поэт не обладал талантом скрывать неудовольствие ни при каких обстоятельствах.