Даниил Московский

Тлели в жаровне угли, и скудное тепло едва расползалось по темной каморе. По заплесневелым стенам поблескивали капли сырости. Скинув шубу и оставшись в меховой телогрее поверх суконного кафтана, князь грел над огнем руки. Он чувствовал, как лениво вливается в него тепло и морит сон. В коий раз князь Андрей помянул недобрым словом ордынцев, что живут без стола и скамей, сидят на земле, свернув калачиком ноги. Никакого тебе отдыха ни ногам, ни телу. Ко всему, нет душе покоя. Вчера навестил великий князь епископа Исмаила. Весь вечер провел у него. Узнал, Дюденя по-прежнему у Тохты в доверии и от того, что он нашепчет хану, будет зависеть судьба князя Андрея Александровича. Теперь великий князь Владимирский станет добиваться встречи с царевичем, но прежде надо попасть к его молодой жене, хорезмийке, какая, сказывают, имеет огромное влияние на Дюденю. Князь Андрей приготовил для хорезмийки колты золотые с рубиновыми каменьями-подвесками, пояс в изумрудах да парчи штуку, серебряной нитью расшитой, не считая шелка да бархата. Великому князю обещали — хорезмийка примет его…

Прикрыл князь глаза, епископа вспомнил. Просил его Исмаил выкупить суздальского мастера, знатный-де каменщик, такие Руси сгодятся.

Уговаривал, а князь Андрей ему в ответ:

— Мастер? Русь мастерами добрыми богата, а на выкуп невольников у меня денег нет. Ко всему, не желаю лишнего гнева ханского. Ну как скажет Тохта: вишь, разбогател, деньги откуда-то, может, выход утаиваешь? Нет, владыка, не проси. Значит, у того мастера судьба такая — хану дворец возводить.

В камору боярин заглянул. Князь Андрей глаза открыл:

— А, Ерема, умащивайся, ноги калачом сплетай. Сколь в Орду приезжаю, все не привыкну.

— Чать, не татарин.

— Что слыхивал?

— У мурзы Четы побывал, два десятка шкурок беличьих поднес, язык развязал. Сказывал, баскак Ахмат тобой недоволен, выход-де мал, и то до ханских ушей докатилось.

— Ахматка подл, а я уж его ли обижал? И откуда выходу богатому быть, скудеет земля.

Промолчал Ерема, а князь спросил:

— В великом ли гневе хан?

— Чета того не ведает.

— И на том спасибо, знать будем, откуда ветер дует. Но Ахматкин навет еще не такая печаль, я мыслил, брат Даниил наследил.

Великий князь повеселел:

— Утешил, боярин, теперь Тохту бы улестить, поклоняться да посулить, ясак-де добрый баскак собирать будет.

— Еще прознал, будто Ахматка добивался получить сбор ясака в ростовской земле на откуп.

Князь посмотрел удивленно:

— Не сыты ли баскаки возмущением противу хивинца?

— Мыслю, княже, отдал бы нам хан ярлык самим собирать выход ордынский: и Орде спокойней, и нам, гляди, чего перепадет.

— Ты, Ерема, мудрец, однако о том не время речь вести, ныне оправдаться приехали. Ко всему, недовольство княжье вызовем, скажут, великий князь баскаком сделался, в своей земле откупщиком.

Помолчали. Но вот Ерема спросил:

— Прости, княже, все не осмеливался вопрос те задать. В Суждале ты у княгини побывал, поди, звал воротиться?

Андрей Александрович недовольно поморщился:

— Пусть молится.

Боярин затылок почесал:

— Однако велик ли грех за ней?

— Ей видней.

— Те бы, княже, с ханом породниться, взять в жены ту, на какую Тохта укажет. Тогда и князья удельные присмиреют.

— И без того хвосты подожмут. — Зевнул. — На седни довольно разговоров, боярин, спать хочу. Эвон улягусь в уголке, будто пес бездомный. И это князь-то русский…

В казане булькала густая, наваристая уха. Помешивая большой деревянной ложкой, вырезанной из дичка яблони, Саватий переговаривался с татарином Гасаном, караулившим суздальских мастеровых.

Старый Гасан, с бельмом на левом глазу и глубоким шрамом, обезобразившим его лицо, в рваном чапане, дожидался, пока уха сварится, и в коий раз рассказывал Саватаю, как ходил с Берке-ханом в земли урусов и привез оттуда себе жену, красавицу уруску. Она родила ему сына, и он уже взрослый и успел с царевичем Дюденей побывать на Руси.

Саватий полюбопытствовал, понимает ли сын по-русски, ведь у него мать россиянка.

Гасан развеселился: к чему ему язык урусов? Скоро все урусы заговорят по-татарски.

Может, оно и так, подумал Саватий. Эвон как ордынцы хозяйничают на его земле, сколько жен увезли к себе, а их сыновья от русских матерей ходят в набег на русские княжества…

Вчера побывал у суздальских каменщиков епископ Исмаил и ничем не утешил Саватия. Одна остается надежда — бежать из неволи. К тому он давно готовится, для чего и дружбу с караульным завел.

Гасану Саватий приглянулся: ловкий урус, камень точит, ножом вырезает всякие украшения и с рыбой управляется споро. Так запечь ее в глине да с травами даже жена Гасана, уруска, не могла.