Даниил Московский

В последний приезд во Владимир епископ узнал: митрополит Максим болен и недалек тот час, когда душа его предстанет пред Богом. Кто будет преемником Максима, на кого укажет константинопольский патриарх? Дал бы Господь того, кто будет надежным помощником князю, собирателю Руси. А что такой князь непременно сыщется, епископ Сарский уверен. Трудно будет ему сломить князей-усобников, но не в силе правда, а в Боге, в истине. Как бы он, Исмаил, хотел дожить до такого часа, чтобы увидеть Русь, освободившуюся от татарского ига, чтобы не слышать колесного скрипа арб и визгливых криков баскаков. Порастут татарские сакмы высоким бурьяном, и будет сочной трава на землях, окропленных кровью русичей, угоняемых в полон.

Епископ Сарский осенил себя широким двуперстием, сказал:

— И тогда бысть Руси в величии и никаким стервятникам не терзать ее.

Мысленно Исмаил перебирал удельных князей: великий князь Андрей Александрович? Но нет, этому не быть собирателем, хоть и властолюбив, а разумом обделен, в Орде опору ищет; тверской Михайло Ярославич? Но его князья не поддержат. Михайло и Андрей соперники…

Всех князей перебрал епископ Сарский и ни на одном не мог остановиться. А вот о сыновьях московского князя Даниила, Юрии и Иване, Исмаил даже не помыслил. Да и самого Даниила Александровича Исмаил не брал в расчет — слишком мало княжество Московское, чтобы ему объединять удельную Русь.

— Ох-хо, — вздохнул епископ, — неисповедимы пути твои, Господи. Ужли заблуждаюсь яз в помыслах своих и не быть Руси единой?

Но Исмаил отогнал от себя сомнения — время величия земли Русской наступит, Господь не отвернет от нее лик свой.

Монашка поставила гречневую кашу, залила молоком. Сотворив молитву, Исмаил сел за стол. Вспомнил, как в прошлый раз великий князь Андрей Александрович приезжал с женой, молодой княгиней Анастасией. Она часто навещала епископа, дала на церковь серебро и золото. За этим столом епископ угощал ее ухой из краснорыбицы, свежепробивной икрой и медом из разнотравья.

В глазах великой княгини епископ уловил страдание. Исмаил спросил:

— Вижу печаль в душе твоей, что терзает тя?

Княгиня Анастасия только очи потупила, а епископ не стал допытываться. На исповеди покается, и тогда отпустятся ей грехи, коли за ней водятся.

Исмаил ел, а монашка, сцепив на животе руки, молча взирала на его трапезу. Вот уже больше шестнадцати лет жила она в этом доме. Служила владыке Феогносту, теперь вот за владыкой Исмаилом доглядывает. Много лет назад угнали ее ордынцы, на невольничьем базаре купил ее епископ Феогност. Домой, на Рязанщину, она ехать отказалась, никого у нее не осталось, а тут церковь приберет, и просфоры выпечет, да и владыке приготовит и обстирает…

Монахиня молчалива, но и Исмаил немногословен. Даже в проповедях он краток.

Давно, так давно, что епископу кажется, это происходило не с ним, он, маленький, тщедушный мальчик, жил в Рязани. Отец выделывал кожи, и от бочек, стоявших в сенях, всегда исходил кислый дух.

Рядом с избой была церковь, и Исмаил днями пропадал в ней. От дьячка познал книжную премудрость и службу. Однажды отец сказал матери:

— Из этого молчуна скорняка не жди, ему дорога в попы…

Когда епископ отодвинул чашу с едой, монахиня сказала:

— Владыка, старый мастер, что живет у мурзы Четы, присылал, исповедаться хочет.

— Что раньше молчала? — недовольно проворчал Исмаил и, сняв с полки нагольный тулуп, вышел из дома.

— Владыка, ты внял моему зову. Я знал, ты не забудешь меня, когда пробьет мой час.

Исмаил опустился на колени, положил ладонь на холодный лоб умирающего.

— Господь услышал страдания твои, искусный мастер.

— Ведаю, смерть явилась ко мне на чужбине. Заглядывал ко мне в камору мурза, говорил, выкуп за меня назначил. Кому я ныне нужен? Исповедаться хочу, владыка.

Старик долго молчал, Исмаил не торопил. Но вот умирающий едва слышно вздохнул:

— Ты, владыка, знаешь меня как мастера, но я убивец, татар пожег… В те годы, когда они в Ростов нагрянули… Набились мне в избу, а я в полуночь выбрался, двери колом подпер и искру на соломенную крышу высек. И поныне слышу крики людские… Ныне терзаюсь. Жалко, и молю Бога, чтоб отпустил мне грехи мои тяжкие… Может, за мое убивство и обрек меня Всевышний на вечное страдание? На Страшном Суде готов нести ответ… А ныне, владыка, отпусти мне грехи мои, может, смерть легче приму…

Исповедав, покинул Исмаил умирающего, уходил со слезами на глазах. Трудно, ох как трудно врачевать душу, а еще труднее отпускать грехи. Что ответит он, владыка, епископ Сарский, когда сам станет перед Господом, судьей строгим, но справедливым? Может, спросит, как посмел ты, Исмаил, прощать человеку вины его, когда он мне лишь подсуден?

Что ответит он, епископ, на вопрос Господа, чем оправдается?

Терзаемый сомнениями, в ту ночь долго не мог заснуть Исмаил. А когда сон все же сморил его, привиделся ему Господь. Он стоял высоко, простерев руки, и все, сколько виделось люда, пали перед ним ниц. Но он обратился к одному епископу Сарскому: