Даниил Московский

Князь Даниил и боярин Протасий многозначительно переглянулись. Пешее шествие через московский воинский стан поубавило спеси у послов Андрея!

Игумен Евлампий начал читать грамоту великого князя Андрея. Сама по себе грамота была грозной и величаво-укоризненной, но в устах оробевшего чернеца слова звучали как-то неубедительно. Уверенности не было в тех словах, и это почувствовали и москвичи, и сам посол Акинф. Сам он так и не решился добавить изустно ещё более резкие слова, порученные великим князем Андреем, и сказал только, что его господин ожидает ответа немедля. Сказал — и втянул голову в плечи, ожидая гневной отповеди московского князя на немирное послание.

Но Даниил Александрович не стал унижать великокняжеских послов: сильный может позволить себе великодушие! Он заговорил о том, что старшего брата Андрея Александровича оставили без подлинных вестей его слуги, не довели до великого князя, что он, Даниил, не своевольно вошёл в Переяславль, но только по духовной грамоте князя Ивана, своего любимого племянника...

   — А список с духовной грамоты тебе отдам, чтобы не было между мной и старшим братом Андреем недоумения. Передай список князю. Таиться мне нечего, перед Богом и Андреем чист.

Протасий Воронец подал Акинфу пергаментный свиток. Боярин Акинф почтительно принял его двумя руками, попятился к выходу. Москвичи молча смотрели вслед ему — кто торжествующе, кто насмешливо, а кто и с затаённой жалостью, представив себя на его месте...

   — Мыслю, что ратью великий князь на нас не пойдёт! — прервал затянувшееся молчание Даниил Александрович. — Одна ему дорога осталась — в Орду, жаловаться на нас хану Тохте...

Что рассказали по возвращении во Владимир боярин Акинф и игумен Евлампий и что говорено было после между ними и великим князем — осталось тайной, но больше послы к Даниилу Московскому не ездили. Великокняжеское войско, простоявшее две недели на Раменском поле в ожидании похода, было без шума распущено по домам.

А вскоре великий князь, как и предсказывал Даниил, действительно поехал в Орду, к заступнику своему хану Тохте на поклон. Мало кто сомневался, зачем он поехал: Андрей решил искать в Орде помощи, чтобы татарскими саблями сокрушить усилившуюся Москву. На старшего брата Дмитрия наводил ордынские рати Андрей, теперь пришла очередь его младшего брата — Даниила. Никак не угомонится средний Александрович...

   — Не осмелился всё-таки Андрей спорить с Москвой напрямую! — сказал князь Даниил, узнав об отъезде брата.

А боярин Протасий Воронец, хитренько прищурившись, добавил:

   — Самое время, пока Андрей по ханским улусам ездит, поразмыслить нам о граде Можайске...

ГЛАВА 8 О ЧЁМ ДУМАЮТ ПРАВИТЕЛИ, ЗАВЕРШАЯ ДНИ СВОИ?

1

Та зима, от сотворения мира шесть тысяч восемьсот одиннадцатая[51], выдалась на удивление тёплой и малоснежной. Реки едва прихватило льдом, а на иных реках вода шла по льду через всю зиму.

Люди даже не заметили приближения весны, потому что вся зима проходила будто бы весенними распутицами, а настоящая весна не прибавила солнца, но только дождевую морось.

А весна эта была последней для князя Даниила Александровича Московского...

Февраля в двадцатый день, на Льва Катынского, когда люди остерегаются глядеть на звёзды, чтобы не накликать беду, князь Даниил возвратился из Переяславля, от старшего сына своего Юрия, и занемог горячкою. Не узнавал людей, метался на мятых простынях, выкрикивал бессвязные слова.

Чернецы, слетевшиеся на княжеский двор, яко вороны на бранное поле, шептались по углам, что добра не будет. Известно ведь, что день Льва Катынского для болящих страшнее, чем для трёшников Страшный суд. Кто в этот день заболеет, тот одноконечно помрёт, если Господь не явит чуда. Но на чудеса Господь скуп, приберегает чудеса токмо для самых праведных, богоизбранных...

Княгиня Ксения, слушая такие пророчества, обмирала от ужаса. Слёзы она уже все выплакала и теперь лишь подвывала тихонько, билась головой об пол перед образом Покрова Богородицы, Матери Божией, заступницы...

«Господи, помилуй! Господи, спаси!»

Ночью перед княжеским дворцом пылали факелы, толпились наехавшие со всей округи люди. В московских храмах служили молебны о здравии господина Даниила Александровича, чтобы не призвал его Господь безвременно пред светлые очи свои, но оставил бы в миру...

Князь опамятовался только утром. Приподнял набрякшие веки, обвёл безразличным взглядом собравшихся в ложнице людей. «Боярин Протасий... Илья Кловыня... Дворецкий Клуша... Шемяка... Архимандрит Геронтий... Игумен Стефан... Ещё чернецы и ещё... Зачем их столько?.. Неизвестный какой-то, тёмный, со сладенькой улыбочкой... Лечец, что ли? Откуда позвали?..»

Хотел спросить у Протасия, но язык будто присох к гортани — не шевельнуть...

Будто издалека донёсся неясный шёпот: «Очнулся князь, глаза открыл... Помогли молитвы наши... Молебен, ещё молебен надобно...»

Бояре и чернецы придвинулись к постели.