«Магические» способности очень помогали Хармсу при живом общении с детьми. Детские журналы по тогдашнему обычаю брали шефство над школами и детскими садами. «Еж» шефствовал над детьми рабочих Путиловского (Кировского) завода, и детские писатели часто выезжали на встречи в школы и детские сады. Тут-то и раскрывался потрясающий талант Хармса-чтеца: детской аудиторией он умел владеть не хуже, чем взрослой. Борис Семенов, который неоднократно был свидетелем и участником таких выступлений, оставил подробное описание, как это происходило, поэтому приведем полностью его рассказ о чтении Хармсом стихов для детей.
«Читать им вслух было для Хармса одной из любимых его игр. Он давал отлично поставленный маленький спектакль, где все было импровизировано и все точно рассчитано. Тут Хармс демонстрировал, как он умел управлять массой разгулявшихся, невообразимо буйных детишек. Вот он поднимается на сцену среди страшного гомона — длинноногий, чопорный, спокойный. Не машет руками, не кричит: „Тише, дети! Перестаньте шуметь!..“
Даниил Иванович молча выходит на середину сцены, поправляет манжеты и становится еще выше ростом. Как это у него получается, непонятно. Загадочный вид, необычный костюм, трубка в зубах (хотя она сейчас и не дымит) сами по себе действуют успокаивающе. Шум затихает, все повернулись к сцене и уставились на молчащего человека. Не торопясь, он вынимает из нагрудного кармана красивую записную книжечку в сафьяновой красной обложке с золотым обрезом, быть может, у самого дедушки Крылова была еще такая книжечка, и говорит негромко, не напрягая свой красивый голос:
— Сейчас, дети, я прочитаю вам стихи о том, как мой папа застрелил мне… кхм… кхм…
Фраза начиналась отчетливо, ясно, звучным голосом и вдруг… последние слова пропадали, словно уходили в воронку.
Зал начинал дико шуметь и невообразимо громко вопить.
— Кого? Кого? — кричали одни. — Кого застрелил папа?
Другие начинали стучать ногами, потому что название показалось захватывающе интересным.
Хармс опять поднимал к глазам книжечку и повторял ту же фразу с „утопающим“ окончанием. Снова в зале возникал невероятно оглушительный гвалт. Только на третий раз Даниил Иванович произносил отчетливо всю фразу целиком: „…как мой папа застрелил мне хорька“. И принимался в тишине читать, как всегда четко, ритмично и выразительно:
— Как-то вечером домой возвращался папа мой. Возвращался папа мой поздно вечером домой… Папа смотрит и глядит — на земле хорек сидит…
Кто-то из писателей досадовал, что Хармс позволяет в этом стихотворении убить беззащитного зверька, однако ребята-дошкольники сразу усваивали, что никакая это не охота всерьез, и ружье-то не взаправдашнее, и хорек — скорее всего тряпичная игрушка.
Папа, хоть и взрослый, но явно дурачится, завидев хорька:
— Папа сразу побежал, он винтовку заряжал, очень быстро заряжал, чтоб хорек не убежал…
И правда, папа ведет себя как клоун на манеже:
— Мчится, сердится, кричит и патронами бренчит. „Подожди меня!“ — кричит.
Это охотник-то умоляет дичь не убегать! А дальше ружье стреляет само собой, папа в сторону бежит (сам перепугался), а „хорек уже лежит“.
— Тут скорее папа мой потащил хорька домой. Потащил хорька домой, взяв за лапку, папа мой…
При этих словах Даниил Иванович намекал, что хорек не ароматный цветочек, — он слегка отворачивал нос от вытянутой руки, которая держала на весу воображаемого хорька. Охотничье приключение заканчивалось тем, что из хорька сделали чучело, и вот:
— Перед вами мой хорек — на странице поперек!
Здесь Хармс обводил взором слушателей и показывал зрительному залу развернутую книжечку, где „на странице поперек“ был нарисован малюсенький силуэтик размером с копеечную монету…
Дети толпились, стараясь рассмотреть хорька, но книжечка закрывалась и укладывалась в нагрудный карман».