Даниил Хармс

Хармса не сразу приняли в Союз поэтов. Судя по всему, вопрос был отложен до нового, 1926 года. Ему было предложено дополнить свой представленный материал новыми стихами, что он и сделал. Обращает на себя внимание подпись под некоторыми стихотворениями: «школа чинарей Взирь Зауми. Даниил Хармс». Если «школа чинарей» отсылает к уже упоминавшемуся дружескому кругу, то «Взирь заумь» — название направления в заумном творчестве, которое Хармс хотел связать со своим именем. Это был способ указания на относительную самостоятельность Хармса в туфановском кругу. Введенский свою независимость подчеркивал с помощью другого самонаименования — «чинарь Авторитет бессмыслицы».

Наталья Зегжда вспоминала, как сам Хармс однажды объяснял ей смысл термина «Взирь заумь»: «…Помню еще, что он раньше говорил, что чтобы писать такие стихи, как он (взирь-заумь), надо влезть на шкаф и посмотреть на комнату сверху: „Тогда увидишь все иначе“». Этот взгляд сверху был во многом родствен супрематическим картинам Малевича, в которых видели изображение с высоты птичьего полета.

Одним из пунктов расхождения Хармса с Туфановым называли отношение к национальности творчества. Туфанов воспринимал заумь исключительно как способ разрушения всех и всяческих национальных преград — культурных, языковых и т. п. Хармс в середине 1920-х годов находился под некоторым влиянием поэзии Н. Клюева и С. Есенина — и поэтому считал, что «если от незаумной вещи можно требовать национальность, то от зауми тем более». 14 января 1926 года, через три недели после самоубийства Есенина, он пишет посвященное ему стихотворение «Вьюшка смерть», которое стало, пожалуй, самым «русским» в его творчестве:

ах вы сени мои сени
я ли гусями вяжу
приходил ко мне Есенин
и четыре мужика

и с чего бы это радоваться
ложкой стучать
пошевеливая пальцами
грусть да печаль

как ходили мы ходили
от порога в Кишинёв
проплевали три недели
потеряли кошелёк

ты Серёжа рукомойник
сарынь и дуда
разохотился по мойму
совсем не туда

для тебя ли из корежёны
оружье штык
не такой ты Серёжа
не такой уж ты

пой — май
щёки дули
скарлатину перламутр
из за ворота подули
Vater Unser — Lieber Gott

я плясала соколами
возле дерева кругом
ноги топали плясали
возле дерева кругом

размогай меня затыка
на калоше и ведре
походи-ка на затылке
мимо запертых дверей

гули пели халваду
чирикали до ночи
на засеке долго думал
кто поёт и брови чинит

не по полу первая
залудила перьями
сперва чем то дудочным
вроде как ухабица

поливала сыпала
не верила лебедями
зашухала крыльями
зубами затопала

с такого по матери
с этакого кубарем
в обнимку целуется
в очи валит блиньями

а летами плюй его
до белой доски и сядь
добреду до Клюева
обратно закинуся

простынкой за родину
за матушку левую
у дерева тоненька
за Дунькину пуговку

пожурила девица
невеста сикурая
а Серёжа деревцем
на груди не кланяется

на груди не кланяется
не букой не вечером
посыпает около
сперва чем то дудочным

Все ударения Хармс аккуратно расставил в тетрадях от руки.

В «приемочную комиссию» ЛО ВСП в тот момент входили Вольф Эрлих, Константин Вагинов, Николай Тихонов, Елизавета Полонская и пролеткультовец Алексей Крайский. На представленных Хармсом материалах стоят две резолюции членов комиссии: сначала Тихонов написал «‹пост›авить на совещание», а ниже ему ответил Вагинов: «‹Не› следует ставить на ‹сове›щание, лишняя проволочка. ‹У Ха›рмса есть настойчивость ‹поэ›тическая. Если это ‹по›ка не стихи, то ‹вс›е же в них имеются ‹э›лементы настоящие. Кроме ‹т›ого Хармс около года читает ‹на› открытых собраниях союза. ‹П›ринять».