Даниэль Деронда

Не только дочери м-с Мейрик, но и Деронда, при всей серьезности его образования, при неожиданном появлении Миры должны были признать, что они совсем незнакомы с современным еврейством и еврейской историей. Деронда считал, что еврейская религия совершенно мертвая, и ее могут изучать только одни специалисты. Но на примере Миры он видел, что эта религия заставляет еще биться сердца людей, и во время путешествия по Европе с сэром Гюго он с любопытством стал заглядывать в синагоги и интересоваться старинными книгами о евреях.

Раз Деронда зашел в синагогу во Франкфурте и случайно сел на одной скамейке со стариком, который сразу обратил на себя его внимание своей замечательной фигурой. Обыкновенная еврейская одежда и талес, то есть, белое покрывало с голубой бахромой, надеваемое во время богослужения, были на нем поношенные; но большая седая борода и круглая поярковая шляпа обрамляли прекрасный профиль, похожий на итальянский и еврейский. Он тоже с любопытством посмотрел на Деронда. Когда служба кончилась, Даниэль встал, молча поклонился своему соседу и хотел выйти из синагоги, как почувствовал, что кто-то положил ему на плечо руку. Он обернулся и увидел перед собой соседа, который сказал:

– Извините, молодой человек… Позвольте узнать ваше имя… Кто ваш отец… ваша мать?

– Я англичанин, – резко ответил Деронда.

Старик подозрительно взглянул на него, приподнял шляпу и молча отошел. Деронда понимал, что ответил он резко, – но что же было ему делать? Не мог же он сказать совершенно постороннему человеку, что не знает, кто были его отец и мать. Наконец, самый вопрос старика был слишком фамильярен и. вероятно, вызван был случайным сходством с кем-нибудь другим.

Вскоре после посещения франкфуртской синагоги Деронда возвратился в Англию и нашел Миру совершенно изменившейся. Гладко причесанные волосы, чистенькое, приличное платье и спокойное, счастливое выражение лица представляли приятную противоположность с тем видом, в каком он увидел ее впервые. Он провел у Мейрик весь вечер.

По просьбе Мэб, Мира спела одну из арий Бетховена. Голос у нее был не сильный, но очень приятный. Внимательно прослушав ее пение, Деронда сказал:

– Кажется, музыка никогда не доставляла мне такого удовольствия.

– Вам нравится мое пение? Как я рада! – воскликнула Мира со счастливой улыбкой. – Я, по-видимому, могу зарабатывать им, давая уроки. М-с Мейрик нашла мне двух учениц, и оне платят мне по золотому за урок.

– Я знаю несколько дам, которые доставят вам много уроков, – сказал Деронда. – Вы не откажетесь петь в обществе?

– Нет, я непременно хочу зарабатывать деньги… Вероятно, я найду ее в бедности, – я говорю о своей матери. Ей пригодится.

В продолжение всего вечера, о чем бы ни заходил разговор, Мира всегда припоминала свою мать, – видно было, что она очень ее любит. Деронда твердо решил разыскать ее мать и брата, хотя не находил нужным спешить.

Однако, он начал часто посещать отдаленные кварталы Лондона, населенные преимущественно небогатыми евреями, заходил в синагоги во время службы, заглядывал в лавки, рассматривал с любопытством еврейские лица. Раз в маленьком переулке Деронда увидал на окне скромной лавочки закладчика красивые серебряные застежки, вероятно, от старинного католического молитвенника, и, вспомнив, что леди Малинджер любила подобное предметы старины, остановился, чтобы их подробнее рассмотреть. В ту же минуту на пороге лавки полился молодой человек, лет тридцати, очевидно, еврей, и приветливо сказал:

– Здравствуйте, сэр!

Боясь приставаний с его стороны, Деронда, ответив на его приветствие, перешел на другую сторону улицы, откуда ясно была видна вывеска лавки: «Эздра Коган. Меняют и чинят часы и золотые вещи».

Имя Эздры Коган могло, конечно, стоять на сотне лавок, но Деронда прежде всего поразило, что еврей-лавочник вполне подходит к возрасту брата Миры.

Через несколько дней он снова нашел эту лавку, но еще не знал, – как ему поступить, если бы, несмотря на все ожидания, Эздра Коган оказался братом Миры. Поэтому он шел медленно и останавливался почти перед каждой лавкой. В окне лавки старых книг Деронда обратил внимание на давно отыскиваемую им биографию польского еврее Соломона Меймана и вошел в лавку.

В узкой, темной лавке Деронда увидал человека, поразившего его с первого взгляда. Он сидел за конторкой и читал газету; одежда на нем была поношенная, а цвет лица у него был до того желтый, пергаментный, что трудно было определить его года. При входе Деронда он положил газету и взглянул на него; в голове молодого человека мелькнула мысль, что такие лица, вероятно, были у еврейских пророков во времена вавилонского плена. Это был настоящий еврейский тип, с пламенным, энергичным выражением лица, на котором были видны следы физических страданий и отвлеченной мысли. Черты лица, резко очерченные, лоб не высокий, но широкий и окаймленный курчавыми, черными волосами.

– Что стоит эта книга? – спросил Деронда.