Дань саламандре

«– В наших краях водится червь, называемый саламандра.

– Это неверно. Саламандра – не животное, а субстанция».

Саламандра может принимать видимую форму, заимствуя испарения эфира. Это происходит благодаря парам благовоний из специально подобранных растений. Глава 1

Второе лето

Наше второе лето началось с поездки в Петергоф – кружевной Петергоф, весь в изысканных переплетениях молодой зелени и нежных светотеней, где на роскошных каналах царил английский, немецкий, итальянский, французский щебет и гвалт, – где мощно, густой белой струей, безостановочно эякулиривали толстые золотые фонтаны, – где моим глазам так не хватало зонтиков-парасолей, а под ними – дам, то есть их шахматных фигурок, чьи утрированные бедра и талии пребывают в состоянии затаенной ненависти к сформировавшим их корсетам и кринолинам, а головки под изящными соломенными шляпками прелестно пусты – вернее, наполнены, как и всё вокруг, морским ветром с залива. Мы надолго останавливались, глядя на тени июньского дня – то резкие, словно входящие в фокус, а то снова мягко-размытые, подрагивающие на корпусах белоснежных яхт, напоминающие штрихи быстрого насмешливого карандаша – или показ исцарапанных дозвуковых фильмов.

В Питере (а где точнее – не помню) я загодя добыла для нее большой контрабандный банан – приятный в ладони своей увесистостью и толщиной – и бережно хранила-прятала его недели две до нашего «выезда в свет». За время возлеживания на подоконнике – месте вполне безопасном, то есть прохладном и бессолнечном – банан всё равно пошел бурыми пятнышками, и он стал похож на маленького детеныша леопарда.

В Петергофе она рассеянно взяла банан из моих рук – резко, в два жеста, разнагишила – в два глотка проглотила (на нее засмотрелся какой-то француз) – и, не меняя своей рассеянности, так и пошла вдоль канала, одна, словно меня не существовало в природе. Я видела только ее спину – и безвольно свисающую из пальцев кожурку банана, которая теперь напоминала убитую птицу.

В июле стукнула годовщина нашей совместной жизни. Звучит отвратительно. Но как сказать? – со дня нашей встречи?..

Совместная жизнь!.. Пару лет назад, когда я лежала загипсованным бревном в палате реанимации (неудачный парашютный прыжок), туда прикатили мужичонку. У него было ножевое ранение сердца, а документов никаких. Вот, после наркоза, он приходит в себя, и богиня-хирургиня (заведующая отделением), беломраморно высясь над его изголовьем, спрашивает его, как он себя чувствует. Мужичонка вякает, что хорошо. Она спрашивает: дома кто-нибудь есть? Он вяло артикулирует: сожительница. «Кто-кто?!» – резко реагирует богиня (нестарая еще женщина). Прооперированный, решив, что эскулапка не сечет фишку по причине сухости его рта – и не полной трезвости его же мозгов (как после наркоза, так и до), старательно произносит: со-жи-тель-ни-ца. – «Ах ты по-о-огань!! – взвивается хирургиня (три часа яростно отбивавшая его у смерти). – Ах ты погань такая!!! – вопит она на всю палату реанимации. – Сказал бы уж, что ли, «любовница»!.. Всё-таки от словалюбовь!»

Да. Значит, первая годовщина. Девочка, конечно, не вспомнила, а я не сказала.

Ночью, маясь без сна на своей Тайной Лестнице, я, ни к селу ни к городу (как мне показалось вначале), подумала, что Джон Китс, выдернутый из этой жизни в свои двадцать пять, просил написать на его могиле «Here lies one whose name was writ in water» («Здесь покоится тот, чье имя было начертано на воде»). Он имел в виду, наверное, мгновенность жизни – и неизбежность полного забвения.

Лежа на раскладушке, я думала о том, что дни уже пошли на убыль, хотя внешне июль, конечно, похож на распрекрасное наливное яблочко (ну, не в наших широтах, но всё же). И еще я думала о том, что Китс, отдавая распоряжение насчет надписи на могиле, конечно, не предвидел развития технической и дизайнерской мысли. А мне недавно попался один журнал, и там писали, что в Роттердаме есть такой канал в центре города, на поверхности вод которого именно кое-что и написано. Что именно, не помню, но придумано это так: под водой стоят тонкие трубки, из каждой бьет фонтанчик. Вертикальные струйки фонтанчиков, пересекаясь с горизонтальной гладью канала, конечно, «гаснут». В местах таких пересечений, на поверхности воды, образуются вполне четкие точки. Да: четкие точки-отметины. И вот из этих точек и составлены буквы – слова – целые фразы! Жалко, не помню, какие именно. Там по-нидерландски. Не в этом суть. Кстати, Китс, посмертно, через год, действительно оказался в воде, но не именем своим и не телом, а в виде книжки своих стихов, утонувшей вместе с Перси Биши Шелли. Но суть и не в этом тоже.

А суть в том, что... Я представила себе водяную гладь – и вот, я подвожу к ней девочку. И что же она видит на глади воды? Что она видит?..