Дань псам. Том 2

Бочка лопнула, из нее выплеснулся маринад, и взглядам предстал объект, который жидкость безупречно сохранила.

Сложенный вдвое – колени под подбородком, руки охватывают щиколотки.

На лице маска, а на ней, рядком через весь лоб – четыре вертикальные полоски.

Бард хмыкнул.

– Меня всегда интересовало, – негромко пробормотал он, – куда подевались те, предыдущие.

Жидкость все же стала впитываться – по краям двух свежих могильных холмиков.

Сотня камней, пляшущие волны, жизнь города, одна жизнь – и в то же время бесчисленные жизни. Игнорировать это обстоятельство – то же самое, что отрицать братские и сестринские чувства, ту общность, которая, если ее раскрепостить, сделала бы мир менее жестоким, менее порочным. Только у кого на это достанет времени? Беги туда, прыгай сюда, избегай чужих глаз, не позволяй узнаванию вспыхнуть ни в одном из мелькающих мимо лиц. Пляска неуверенности в себе, как же ты утомительна!

Если посмеешь, задержи свой взгляд и попытайся проследить эту трепещущую рябь, эти жизни, жизни! Ты увидишь Скаллу Менакис, которую скрутило раскаяние, которую терзает вина. Она спит очень мало или даже совсем не спит (да и рискнет ли кто-нибудь заглянуть ночью к ней в спальню, не опасаясь увидеть во мраке блеск бессонных глаз?). Она трепещет, ее нервы натянуты, словно пылающие струны, а бедный Мурильо держится в сторонке, не зная, как ее утешить, как снова открыть захлопнувшиеся между ними двери.

Орава же юных дикарей, вооруженных деревянными шпагами, с воплями носится по двору школы без всякого присмотра, и это просто чудо, что ни один еще не лишился глаза или не рухнул на брусчатку с пробитым горлом.

Тем временем в мастерской неподалеку за гончарным кругом сидит, уставившись в пространство, Тисерра, а кусок глины перед ней все кружится и кружится в такт ее нажимающей на педаль ноге – она застыла, пораженная ошеломляющим осознанием того, как сильно любит своего мужа. Ее любовь пылает столь ярко, что она пришла в ужас, поняв наконец, насколько беззащитна.

Волшебное чувство! Наслаждение и ужас одновременно. Экстаз.

Улыбнись вместе с ней. О, улыбнись же!

В то же самое время предмет обожания Тисерры меряет шагами двор усадьбы Варады, где он нашел себе работу. Его мыслями, которые по пути сюда от дома были вполне безмятежны, сейчас овладевает смутное беспокойство. Отправив Ожога и Леффа по домам, он стоял у ворот и смотрел им вслед, а те ковыляли, словно ожившие мертвецы, и тем напомнили ему, что самое опасное время суток, когда затеявшим недоброе лучше всего наносить удар, – перед восходом. Вот только кому это может понадобиться? И что, собственно, такое затевает таинственная госпожа Варада?

Понятно, что она добивается места в Совете, но достаточная ли это причина, чтобы ее убить? И с чего ему вообще лезут в головы подобные мысли? По городу бродили слухи – он слышал их самолично, стоя рядом с тележкой не вполне трезвого пекаря, – что прошлой ночью Гильдия убийц провела массированную операцию, только обернулась она для наемников не лучшим образом, вот ведь беда-то, согласитесь? И, после многозначительной паузы – мне вон тех пирожков, будьте добры.

Сейчас он застыл во дворе при виде недавно нанятых охранников, своих загадочных подчиненных с сомнительным прошлым и, весьма вероятно, подозрительными мотивами. О да, теперь они воссоединились с управляющим, с печально знаменитым Наученным Замком. Мадрун и Лазан Двер швыряли костяшки о стену усадьбы справа от него. Формально-то их смена уже закончилась, но Торвальд Ном подозревал, что игра продолжается достаточно давно. Сделать им очередной выговор? Но нет, он уже пал духом, как всегда случалось, если в нем пробуждалось чувство, что ему пудрят глаза, пытаются одурачить за нос – так любила говаривать матушка, прижав юного Торвальда к полу одной ногой и глядя на него сверху вниз, пока тот бился и извивался (в основном, само собой, чисто ради приличия: весила она не больше сторожевого пса, но в отличие от него не кусалась). Только попробуй меня дурачить за нос, мальчик мой, я все равно разберусь, где собака зарыта, и уж как вытащу ее из мешка, никакого шила ты от меня не утаишь!

Матушка, будь она благословенна, всю жизнь путалась в сложных метафорах.

Внезапно приуныв до такой степени, что ему вообще не захотелось афишировать своего присутствия, Торвальд Ном направился к себе в кабинет с намерением перелезть через стол и подремать на стуле до тех пор, пока не прозвонят к обеду. По крайней мере поваров-то в этот дом наняли знающих свое дело.