Дамская визжаль

А трезвый Коля был совсем другим. Он любил копаться в палисаднике под окнами, сажал цветы и сирень. Детвора всегда ему с удовольствием помогала, потому что после таких посадок Коля выносил во двор гармонь и играл себе и нам. Играть он не умел, но любил. Зато нам разрешал нажимать на перламутровые кнопочки и растягивать меха. И мы Колю за это любили. Даже очень. Была у него еще одна странная, в глазах окружающих, привычка — Коля (само собой, когда был трезв) каждый день, а то и по два раза на день чистил обувь. Выносил на крыльцо гуталин, щетку, старую байковую портянку для полировки и с наслаждением начищал свои ботинки. И Юзе чистил. Она этому не препятствовала, но постоянно удивлялась. Как-то раз даже спросила у Коли — не армянин ли он случаем. Оказалось, что нет.

Пару лет назад проходил я мимо дома, в котором тогда жил. Сирень, что мы с Колей сажали, так разрослась, что закрыла окна Колиной квартиры на первом этаже. Кто теперь там живет — не знаю.

Второго Керосина звали Шура. Да и сейчас так зовут. Живет он в деревне Макарово Владимирской области. Фамилию его я не знаю. Ее, наверное, кроме него самого, никто и не помнит. «Керосином» прозвали потому, что мать прижила Шуру от заезжего торговца керосином. Деревенские прозвища прилипчивее городских. Они пристают не только к человеку, но и ко всему, что его окружает. Даже Шурину собаку зовут Керосинкой. Не говоря о жене.

Шура работает трактористом. Вернее, работал до тех пор, пока не наехал трактором на линию электропередачи. Не на всю, конечно, а только на один столб. Вообще это была темная история. Одна сторона, то есть соседи, милиция и сам столб, утверждали, что во всем виноват был Шура и трактор, а другая, состоящая из трактора и Шуры, во всем обвиняла столб и отвратительного качества самогон, который гонит старуха Карасева. Шура и не отрицал, что они с трактором были выпивши. Но наезжать на столб и не думали, поскольку ехали совсем в другую сторону — за водкой в соседнюю деревню. По дороге, между прочим, ехали. А столб в поле стоял. Перед тем, как на них наброситься.

Трактор потом простили, потому что он был инвалид и почти год как ездил на трех колесах. До этого болел какой-то ржавой железной болезнью, и, чтоб она не перекинулась на остальные колеса, Шура больное колесо пропилснял. Или оно само отсохло. А Шуру с работы поперли. Ну, не то чтобы поперли, а просто не ходит он на нее теперь на законных основаниях. Керосинка его (не собака, конечно, а жена), уставши пилить Шуру за пьянку, собрав свои и Шурины вещи, ушла к другому. Потом у Керосина был инсульт, но он выкарабкался. Ему дали третью группу. Тут и пенсия подоспела. От нечего выпить делать Шура увлекся резьбой по дереву. Дом свой и даже будку Керосинки (не жены, конечно, а собаки) украсил резными наличниками. Потом ему стали заказывать такие наличники московские дачники, и Шура купил недорого электрический лобзик, потом к нему вернулась жена и трактор, потом… Керосин запил. Дачники к нему какое-то время еще приходили по старой памяти, но скоро перестали. Зато на крыше дровяного сарая Шура устроил восемь скворечников и по весне имеет законный повод восемь раз выпить на новосельях. Не говоря о днях рождения птенцов.

Сказано все…

* * *

утро в деревне…

пес подходит здороваться

за колбасой

* * *

медленно едет телега…

дед со своею кобылой

наговорились… молчат

* * *

капель за окном…

прорастает в горшке с геранью

озимый бычок

* * *

пруд у деревни…

баба тихонько поет

полоща мужика

* * *

пыльный музейный зал…

за витринным стеклом

за ветхой подкладкой мундира

истлевают в заначке

три четвертных билета

* * *

Взгляни попристальней

На желтый круг луны —

Ты видишь? Видишь?!

Надпись «Made in China»

Еще заметней…

* * *

утро нового года

за дверцей настенных часов

хриплый стон-бормотанье

нечленораздельное «ку»

стук упавшего птичьего тела

* * *

сказано все…

в чашку слезу уронил

пустой самовар

Ничего смешного

Вчера разговаривал с мамой по телефону. Среди прочего мама спросила:

— Почему ты не пишешь ничего смешного? Чувство юмора у тебя вроде есть, а не пишешь…

— Понимаешь…

— Нет, вот такого смешного, как наши юмористы. Чтобы по телевизору показали. Заодно и заработал бы. Вон они сколько…

— Мам, я так не умею. Да и вряд ли буду уметь.

— Жаль. А вообще — подумай. Сядь и напиши. Не боги горшки…

— Мама…

— Любишь ты спорить с матерью. Ладно. Не хочешь смешное — защити докторскую. Она ж у тебя вся сделана. Сядь, напиши и защити.

— Мама! Как твое здоровье?! Как сердце, как печень?

— Что вдруг ты спрашиваешь? Хочешь перевести стрелки? Ну, если тебя это так интересует — я могу рассказать. Вчера я пила валокордин, а позавчера желчегонный сбор, а завтра у меня будет повышенное давление, и я буду пить… Между прочим, здоровые люди в это время пьют водку, а я… Успокаивает только то, что мне осталось всего ничего…

— Так, может, уже начать пить водку?

— Вместо того чтобы шутить идиотские шутки с матерью, ты бы мог сесть и все это смешно написать.

— Так я пойду сяду?

— Иди уже, юморист. Когда в следующий раз вспомнишь, что у тебя есть мать, — позвони.