Дамнат

Однажды Иван вернулся к ручью — полынью затянуло льдом. Отшельник разбил лёд и взглянул на себя. Он и правда походил на смерть. Измождённый, заросший густой неопрятной бородой. Вернувшись, отшельник долго срезал жёсткие и непослушные волосы, пока не осталась неровная щетина.

Потянулись дни, самые тягостные и беспокойные за все время, что отшельник прожил здесь. Дни и ночи, наполненные сомнениями, образами и призраками наяву и кошмарами во сне.

Призраки… Не всегда это была его мать. Один-единственный раз он увидел на скамье, там, где сидел старец, мужчину, уже в годах, но еще крепкого. Широкоплечего.

— Зачем я делаю это? — грустно сказал мужчина, посмотрев на отшельника. — Зачем прячу тебя от мира? Не лучше ли убить тебя? Но как я смогу? Как я смогу? Не проходило и дня без того, чтобы я не задал себе этот вопрос, человече.

Иван стоял, остолбенело глядя на него и понимал, что давешний старец и этот гость — один и тот же человек. Отшельник нерешительно прикоснулся к призраку, словно надеясь, что он живой, что он из плоти и крови, но… морок тут же пропал.

— Я помню тебя! — изумленно прошептал Иван в пустоту. — Я помню тебя! Ты — тот монах! Мы пришли сюда вместе — ты и я. Я помню! — Иван сел на скамью. — Ты ушел, сказав напоследок что-то… — Отшельник наморщился. — Ты сказал, что сделал всё, что мог… Ты сказал что… Ну же! — Он хлопнул себя по лбу. — Ну же, вспоминай! Что-то о том, что я… не проснусь? Почему? Почему я должен спать? И сплю ли я?

Иван встал.

— Я должен тебя найти, — твердо сказал он. — Я должен пересечь реку и пойти навстречу вспышке. Я должен понять, что со мной.

Неожиданно его обуяла такая слабость, что он едва дополз до лежанки. И провалился в забытье, бессвязно шепча:

— Кто мы?.. Кто мы?.. Всего лишь… всего…

…лишь тени на фоне монументальных стен Шарад-Джана, с его невесомыми арками, парившими на головокружительной высоте; с колоннадами, протыкавшими облака, соткавшиеся из дыма многочисленных курильниц хранящих покой предков. Мы — лишь едва различимые тени, обреченно бредущие в никуда в несмываемом с начала времен полумраке, окутавшем залы храма, освященного дыханием того, кто вечно ткет.

Долог путь к неведомым, тем, кто может прочесть полотно мироздания. Изречь слово. Даровать мудрость. Или погубить во веки вечные. Величайшая честь. Величайшая жертва. Но он уверен в своей правоте. Он шел к этому всю свою жизнь.

— Чисты ли твои помыслы? — Тень распорядителя упала на него.

— Да, кардат.

— Да не разорвется ткань! Проходи.

Все семеро собрались в круглом зале — на это указывали семь едва заметных искорок горящих фитильков в лампадках у их ног. И всё. Полная тьма. Лица неведомых всегда скрыты.

Как ничтожен он! Как смертен простой книгочей, осмелившийся дойти до неведомых! Сомнения точили естество кудха, будоражили разум, кружили голову. Во рту пересохло, руки вдруг затряслись. Но ради общего блага он должен…

— … поведать вам о зле, таящемся в диких землях. Зле столь древнем, что даже тот, кто вечно ткет, обошел его стороной. Я выведал это из древних свитков. Столь древних, о сущие, и так глубоко запрятанных, что мне и не верится. В них говорится о язве, о зле. О душах, жаждущих мщения. Оно скрыто там, где живут нечестивые. Люди.

— Говори, — услышал, а скорее ощутил кудха.

И он стал говорить.

Новая ночь. Все те же кошмары. Только клетка на этот раз оказалась открыта. Ивану снилось, что он сомневается, выйти или нет?

И он покинул клетку.