Дама в черном

Видите, мой дорогой господин Дарзак, как вещи, с виду совершенно непостижимые, делаются вдруг простыми и понятными, если бы случайно мои подозрения подтвердились.

При этих словах, несмотря на то, что мне удалось не только прекрасно разглядеть «Австралию», но и дотронуться до нее, я вздрогнул и с состраданием посмотрел на Робера Дарзака. Так смотрят на беднягу, ставшего жертвой ужасной юридической ошибки. И остальные тоже не могли не содрогнуться, ибо аргументы Рультабиля были настолько неопровержимы, что каждый спрашивал себя, каким же образом, столь убедительно доказав вероятную виновность Робера Дарзака, Рультабиль докажет его невиновность. Что же касается самого господина Дарзака, то он после заметного раздражения почти совсем успокоился. Мне даже показалось, что он слушал Рультабиля не только с большим удивлением, но и с интересом, как обвиняемый на скамье подсудимых слушает блестящую речь прокурора, обвиняющего его в ужасном преступлении, которого он в действительности не совершал. Голосом уже не гневным, а нарочито испуганным, голосом человека, подумавшего: «Господи, от какой же опасности я избавился!» — он спросил:

— И почему же эти подозрения все-таки оставили вас, сударь? После всего, что здесь было сказано, любопытно будет узнать, как вы от них избавились.

— Чтобы от них избавиться, господин Дарзак, мне была необходима уверенность. Одно простое, но убедительное доказательство, показывающее, какой же из двух образов Дарзака был Ларсаном. И это доказательство представили мне вы, в то самое мгновение, когда замкнули круг, в котором находилось Лишнее тело. В тот день вы утверждали, что заперли дверь на задвижку, едва лишь вошли в комнату. И это правда, но вот все остальное было ложью. Вы скрыли, что вошли сюда в шесть, а не в пять, как говорил Бернье и как мы все думали. Кроме меня, только вы и понимали, что Дарзак, явившийся в пять часов, и о котором мы говорили вам, как о вас, не был вами. Но вы промолчали!

И не повторяйте, что не придавали этому времени никакого значения. А вы промолчали! Настоящий Дарзак не стал бы скрывать, что еще какой-то Дарзак, который, может быть, является Ларсаном, пришел раньше него и прячется где-то в Четырехугольной башне. Только Ларсану требовалось утаить, что, кроме него, имеется еще и другой Дарзак. ИТАК, ИЗ ДВУХ ВОПЛОЩЕНИЙ ДАРЗАКА ЛОЖНЫМ БЫЛО ТО, КОТОРОЕ ЛГАЛО! И мои подозрения сменились уверенностью. ЛАРСАН — ЭТО ВЫ! А ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ НАХОДИЛСЯ В ШКАФУ, БЫЛ ДАРЗАКОМ!

— Вы лжете! — воскликнул и кинулся на Рультабиля тот, кого я никак не мог считать Ларсаном.

Мы бросились между ними, но Рультабиль, не потерявший самообладания, спокойно протянул руку к шкафу и произнес:

— Он и сейчас еще там!

Неописуемая сцена! Незабываемая минута! Дверь шкафа приоткрылась, как если бы ее подтолкнула изнутри невидимая рука. Должно быть, именно так все и случилось тем страшным вечером. Вечером тайны Лишнего тела.

И Лишнее тело появилось! Возгласы удивления и ужаса одновременно наполнили Четырехугольную башню.

— Робер! — воскликнула Дама в черном.

Это был возглас счастья. Два Дарзака находились среди нас одновременно и настолько похожие, что любой другой, кроме Дамы в черном, мог бы ошибиться. Но сердце ее не ошиблось, хотя разум после рассуждений Рультабиля и мог еще колебаться. Вытянув руки, она направилась ко второму воплощению Дарзака, вышедшему из рокового шкафа. Лицо Матильды сияло. Ее глаза, печальные глаза, блуждающий взгляд которых так часто устремлялся на «другого», смотрели на истинного Дарзака с радостью, но уверенно и спокойно. Это был он! Это был тот, которого она считала погибшим и черты которого пыталась искать на лице другого. Искала, но не находила, обвиняя в этом, ночью и днем, свой рассудок. Тот же, кого до самой последней минуты я полагал невиновным, увидев перед собой внезапно ожившее свидетельство своего преступления, разоблаченный и затравленный, попытался еще раз повторить один из тех трюков, которые так часто его спасали. Окруженный со всех сторон, он попытался бежать! Только в этот момент мы поняли, какую дерзкую комедию он перед нами разыгрывал. Какой силой воли обладал, если, убедившись уже в исходе дискуссии с Рультабилем, и виду не подал, что все проиграно. Больше того, продолжал вести этот спор, который неминуемо должен был привести к гибели, чтобы успеть найти путь к отступлению.