Дама в черном

Затем мы все трое вышли из Четырехугольной башни, оставив Бернье в коридоре, как сторожевого пса, которым он и был и оставался до конца своей жизни. Его занятия браконьерством не мешали ему быть хорошим слугой. Напротив, сторожевые собаки всегда занимаются браконьерством. И я утверждаю, что в дальнейшем Бернье до конца выполнил свой долг и говорил только правду. Его жена, матушка Бернье, была также прекрасной привратницей, сообразительной и не болтливой. Сейчас, когда она осталась вдовой, я взял ее к себе на службу. Она с удовлетворением прочет, что я о ней думаю и как отдаю должное ее мужу. Оба они это заслужили.

Было около половины седьмого, когда, выйдя из Четырехугольной башни, мы — Рультабиль, господин Дарзак и я — отправились нанести визит Старому Бобу в Круглую башню. Войдя к нему в кабинет, господин Дарзак очень удивился, увидев, в каком состоянии находится его собственная акварель, над которой он работал со вчерашнего дня, чтобы рассеяться. Рисунок изображал крупномасштабный план замка Геркулес XV века, выполненный по документам, хранившимся у Артура Ранса. Акварель была выпачкана и совершенно испорчена. Господин Дарзак попытался получить разъяснение у Старого Боба, устроившегося на коленях перед ящиком со скелетом и рассматривавшим какую-то кость, но тот ничего ему не ответил.

Я прошу извинения у читателя за это небольшое отступление и ту скрупулезную точность, с которой я описываю все наши действия и поступки. Поверьте, что большое значение имеют даже самые ничтожные события, так как каждый наш шаг был непосредственно связан с разыгравшейся драмой, а мы об этом, увы, и не подозревали.

Старый Боб был в ужасном настроении, и мы с Рультабилем поспешили уйти. Господин Дарзак остался со своим испорченным рисунком, думая, без сомнения, о совершенно других вещах.

Выйдя из Круглой башни, Рультабиль и я подняли глаза к небу, которое все больше затягивалось черными тучами. Гроза приближалась, но дождь только накрапывал, и было очень душно.

— Пойду полежу, — сказал я, — может быть, в комнате будет прохладнее, там все окна открыты.

Рультабиль последовал за мной в Новый замок, но вдруг, когда мы подошли к первым ступеням широкой лестницы, остановился.

— Она там, — сказал он глухим голосом.

— Кто?

— Дама в черном! Вы разве не чувствуете, что вся лестница пропитана ее ароматом?

И он скрылся за какой-то дверью, попросив меня продолжать свой путь, не заботясь о нем, что я и сделал. Каково же было мое удивление, когда, открыв дверь своей комнаты, я оказался лицом к лицу с Матильдой!

Она вскрикнула и исчезла в темноте, как вспугнутая птица. Я выбежал на лестницу и перегнулся через перила. Скользя по ступеням, как призрак, Матильда быстро сбежала на первый этаж. Ниже меня на площадке лестницы стоял Рультабиль, который, тоже склонившись над перилами, смотрел ей вслед.

Он поднялся ко мне.

— Ну что я вам говорил? Несчастная! Я попросил у господина Дарзака неделю, но необходимо все закончить в течение суток, или силы окончательно оставят меня. Я задыхаюсь, — простонал он и опустился на стул, — воды!

Я взялся за графин, но он остановил меня и указал пальцем на черные небеса, которые никак не могли разродиться:

— Мне нужен ливень.

Минут десять он сидел на стуле в глубокой задумчивости. Меня удивило, что Рультабиль не поинтересовался, почему Дама в черном оказалась в моей комнате. Вопрос, на который мне было бы затруднительно ответить. Наконец он поднялся.

— Куда вы идете? — спросил я.

— Дежурить у арки.

Он не захотел даже прийти пообедать и попросил, чтобы ему принесли суп. Обед подали около половины девятого в «Волчице». Робер Дарзак оставил Старого Боба, который сообщил, что не желает обедать. Госпожа Эдит, опасаясь, не заболел ли ее старик, тотчас отправилась в Круглую башню и попросила мужа с ней не ходить. Мне показалось, что они в ссоре. В это время пришла госпожа Дарзак вместе с отцом. Она грустно на меня посмотрела, и упрек в ее глазах изрядно меня удивил. Артур Ранс, не отрываясь, смотрел на Даму в черном. К еде никто не притрагивался, и, хотя все окна были открыты, мы буквально задыхались от духоты. Наконец молния и сильнейший удар грома последовали друг за другом, и начался ливень. У всех вырвался вздох облегчения. Госпожа Эдит успела вернуться до дождя, который, казалось, вознамерился затопить полуостров. Она взволнованно рассказала, что застала Старого Боба у стола с лицом, закрытым руками. Он не ответил на ее расспросы и огрызнулся, как медведь, когда она его дружески потормошила. Так как старик упорно закрывал уши руками, то госпожа Эдит кольнула его крохотной булавкой с рубиновой головкой, которой закалывала свой шейный платок, когда по вечерам набрасывала его на плечи. Старый Боб выхватил булавку, в бешенстве бросил ее на стол и прорычал так грубо, как никогда еще в жизни с ней не разговаривал:

— Оставьте меня в покое, племянница!