Дама в черном

Мне казалось, что я поражен молнией. Необъяснимое чувство тревоги охватило меня. Хотелось бежать, но ощущение было такое, что если я встану, то не смогу удержаться на ногах. Гнетущее молчание увеличивало это невероятное гипнотическое состояние. Почему же никто не говорил? Куда девалась веселость Старого Боба? Почему его не слышно за завтраком? А другие? Почему молчали они, притаившись за своими темными очками?

Внезапно совершенно инстинктивно я повернул голову назад. Мне показалось, что на меня кто-то смотрит. Взгляд чьих-то глаз словно давил меня, хотя этих глаз я не видел и не знал, откуда этот взгляд исходил. Но он существовал, и я его чувствовал. Это был ЕГО взгляд! Однако вокруг никого не было, за исключением людей, сидевших за столом — неподвижных и молчаливых. И тогда мной овладела уверенность, что этот взгляд здесь, за темными стеклами очков одного из присутствующих.

Но вот я освободился от этого ощущения и вздохнул свободно. Взгляд отпустил меня. Еще один облегченный вздох прозвучал с моим в унисон. Рультабиль ли это или Дама в черном, ощущавшие на себе, как и я, давящую тяжесть этого взора?

Старый Боб сказал как ни в чем не бывало:

— Князь, я не верю, что ваша кость середины четвертичного периода…

И все темные очки разом зашевелились, наваждение исчезло.

Рультабиль поднялся и сделал мне знак. Я присоединился к нему в нашем «зале заседаний». Как только мы остались одни, он закрыл дверь.

— Ну что, вы почувствовали? — спросил Рультабиль.

— Он здесь, он здесь! — пробормотал я, задыхаясь от волнения, — если мы только не сошли с ума все разом.

Помолчав, я продолжал уже более спокойно:

— Знаете, Рультабиль, это вполне возможно, что мы сходим с ума. Неотвязные мысли о Ларсане кого хотите сведут в сумасшедший дом, друг мой. Всего лишь два дня, как мы в замке, и посмотрите, в каком состоянии.

Но Рультабиль перебил меня:

— Нет, нет, я его чувствую! Он здесь. Я касался его! Но где? Когда? Нет, я не должен покидать замка. Не должен попадаться в ловушку. Я не буду искать его вне замка, хотя и видел за пределами стен. Да вы и сами его там видели.

Затем он успокоился, нахмурил брови, зажег свою трубку и сказал, как в те счастливые дни, когда печальное родство с господином Дарзаком не волновало еще его разум переживаниями сердца:

— Будем размышлять.

И он вернулся к тому доводу, которым уже пользовался и который без конца повторял, чтобы не соблазниться видимой стороной вещей и событий: «Не следует никогда искать Ларсана там, где он объявился, поищем его лучше там, где он прячется».

Затем дополнительно последовало следующее соображение: «Он хочет убедить нас в том, что находится там, где показывается, чтобы его не видели там, где он находится».

— Ох уж эта внешняя сторона вещей, — продолжал Рультабиль, — видите ли, Сэнклер, бывают моменты, когда для того, чтобы рассуждать, я желал бы ослепнуть. Ослепнем же, Сэнклер хотя бы на пять минут, и быть может, мы увидим все более ясно.

Он положил трубку на стол и закрыл лицо руками.

— Итак, — сказал он, — я никого не вижу. Перечислите мне, Сэнклер, тех, кто находится внутри этих каменных стен.

— Кого я вижу внутри этих каменных стен? — с недоумением повторил я.

— Нет, нет, у вас нет глаз, и вы ничего не можете видеть. Перечислите не видя. Перечислите всех.

— Ну, во-первых, это мы с вами, — ответил я, начиная понимать, куда он клонит.

— Очень хорошо.

— Но ни вы, ни я не являемся Ларсаном.

— Почему? Говорите! Я требую, чтобы вы мне сказали почему. Я допускаю, что я не Ларсан. Я уверен в этом, ибо я Рультабиль. Но объясните, почему вы не Ларсан.

— Потому что вы бы это увидели.

— Несчастный, — прорычал Рультабиль, еще сильнее прижимая ладони к лицу, — у меня нет глаз, и я вас не вижу. Если бы Жарри из бригады по борьбе с азартными играми не видел в казино Трувиля графа Мопа своими собственными глазами, то поклялся бы всем своим здравым смыслом, что за карты уселся Бальмейер. Если бы инспектор Нобле не опознал виконта Друз д'Ослона в человеке, с которым встретился лицом к лицу, то поклялся бы, что человек, которого он собирался арестовать, но не арестовал, был Бальмейер. Если бы инспектор Жиро, который знал графа Мотевиля, как вы знаете меня, не видел бы его однажды на скачках в Лоншане, беседующим с двумя своими друзьями, я повторяю, если бы он совершенно ясно не видел графа Монтевиля, он арестовал бы Бальмейера! Увы, Сэнклер, — прибавил молодой человек глухим и дрожащим голосом, — мой отец родился раньше меня, и надо быть весьма искушенным, чтобы его задержать!

Это было сказано с таким отчаянием, что я вознес руки к небу, но Рультабиль не видел моего жеста, так как ничего больше не желал видеть.

— Нет, нет, — повторил он, — не следует никого видеть, ни вас, ни профессора Станжерсона, ни господина Дарзака, ни Артура Ранса, ни Старого Боба, ни князя Галича. Постараемся лишь понять, почему ни один из них не может быть Ларсаном. Только тогда я вздохну свободно среди этих каменных стен.

Под сводами арки раздавались мерные шаги Маттони, несшего свое дежурство.