Дама в черном

Он совершает кражу сорока тысяч франков в торговом доме Фюре и тотчас же обличает перед судебным следователем господина Фюре в краже у самого себя. Это дело осталось в судебных анналах под названием «Телефонный звонок». Бальмейер крадет вексель на тысячу шестьсот фунтов стерлингов из почты коммерсантов братьев Фюре, которые приняли его на работу. Затем он отправляется на улицу Пуассоньер в дом господина Эдмона Фюре и, подражая его голосу, звонит по телефону банкиру Когену, осведомляясь, может ли он учесть вексель. Получив положительный ответ, Бальмейер перерезает телефонный провод, чтобы исключить возможность повторных запросов, и получает деньги через некоего Ривара, известного ему еще по военной службе в Южной Африке.

Отсчитав себе львиную долю, он немедленно спешит в прокуратуру, чтобы обвинить в краже самого обворованного Эдмона Фюре. В кабинете судебного следователя происходит следующий примечательный разговор:

«Дорогой Фюре, — говорит Бальмейер ошеломленному коммерсанту, — я очень огорчен, что мне приходится вас обвинять, но правосудию следует говорить правду. Сознайтесь, эти сорок тысяч франков понадобились вам, чтобы заплатить небольшой должок на бегах, и они были выплачены вашему торговому дому. Ведь это вы звонили по телефону».

«Я?» — бормочет близкий к обмороку Фюре.

«Сознавайтесь, сознавайтесь. Вы же понимаете, что ваш голос узнали».

Несчастный банкир провел в тюрьме Маза неделю, а затем, генеральный прокурор вынужден был принести ему свои извинения. Что касается Ривара, то он был заочно приговорен к двадцати годам каторжных работ.

О Бальмейере можно было бы рассказать еще двадцать историй подобного рода. А его побеги! Будучи однажды арестован, он составляет длинное и нелепое прошение на имя судьи Вильера с единственной целью положить его на письменный стол судьи и, рассыпав лежавшие на столе бланки, бросить взгляд на текст приказа об освобождении арестованных.

Вернувшись в камеру, он пишет письмо за подписью Вильера, в котором по установленной форме просит начальника тюрьмы немедленно освободить арестованного Бальмейера. Однако на документе не хватает еще судейской печати. Эта малость нашего героя не смущает. Он вновь появляется у судьи с припрятанным в рукаве пиджака письмом, уверяет судью в своей невиновности, симулирует припадок страшного гнева и, отчаянно жестикулируя над столом подхваченной коробкой с печатями, неожиданно опрокидывает чернильницу на небесно-голубые брюки сопровождающего его жандарма.

В то время как несчастный пострадавший, окруженный утешающими его сотрудниками суда, чуть не плача от отчаяния, вытирает свои парадные брюки, Бальмейер, воспользовавшись всеобщим замешательством, быстро прикладывает необходимую печать к приказу об освобождении, а затем рассыпается в извинениях перед несчастным жандармом.

Но дело сделано. Выходя из кабинета судьи, мошенник небрежно бросает подписанную бумагу с печатью в руки служителя.

— О чем только думает господин Вильер, — говорит он, — заставляя меня передавать свои документы. Я ему не слуга какой-нибудь.

Письмо было доставлено служителем по адресу в тюрьму Маза. Это был приказ об освобождении некоего Бальмейера, каковой в тот же вечер оказался на свободе.

Арестованный за кражу у Фюре, он бежал, засыпав перцем глаза жандарма, отвозившего его в полицию. В тот же вечер, во фраке и белом галстуке, он присутствовал на премьере в Комеди-Франсэз.

Будучи приговоренным военным советом к пяти годам общественных работ за кражу ротной кассы, он едва не ускользнул из заключения, упакованный своими приятелями в мешок с макулатурой. Неожиданная перекличка нарушила этот хитроумный план.

Рассказ об удивительных приключениях Бальмейера можно продолжать без конца. Он представлялся графом Мопа, виконтом Друз д'Эдлоном, графом Мотевилем, графом Боневилем и так далее.[2] Элегантный и светский, с хорошими манерами, он кочевал по курортным городам и пляжам: Биарриц, Экс-ле-Бэн, Люшон. Он сорил деньгами, окруженный хорошенькими женщинами, оспаривавшими друг у друга его улыбку, ибо этот жулик был еще и отчаянным Донжуаном.

Представляете ли вы себе теперь этого типа? И с этим-то человеком предстояло сразиться Рультабилю.

Я полагал, что достаточно поведал госпоже Эдит о знаменитом бандите. Она слушала меня молча и сосредоточенно, что весьма мне польстило, но, приглядевшись повнимательней, я увидел, что она спит! Я мог бы и обидеться, но, так как был просто не в состоянии оторвать от нее глаз, то, увы, оказался полностью покорен, и в результате в моей груди зародилось чувство, которое впоследствии я напрасно старался изгнать из своего сердца.