Дама с рубинами. Совиный дом

– Что, воск? А я уж было вообразила, что старый Гейнеман выгреб целую массу церковной утвари и других драгоценностей. Воск! Вот так новость! А монахини! Поэты-лирики представляют их нам белыми розами, вздыхающими за железными решетками о прекрасном запретном мире! – Она засмеялась. – Но здесь монахини не имели на это времени: они были настоящими духами хозяйства и бережливости. В нашей родословной упоминаются две девицы Герольд, которые находились в числе изгнанных сестер. Может быть, именно они сошли вниз с лопатами, чтобы спрятать свой воск от бунтовщиков. Кто знает? Я поступила бы так же. – Она с улыбкой покачала головой. – Чудесная история! И уж совершенно удивительно, что это честное создание, сидящее передо мной, вполне серьезно желает, сосчитав все круги, разделить с нами находку.

Луч незлобивой насмешки скользнул по ее правильным строгим чертам.

– Конечно, воск всегда нужен, хотя бы для того, чтобы вощить нитку. Но в этом вопросе я не высшая инстанция, дорогая моя. Надо посоветоваться с Лотарем.

Она встала и вышла. Клодина не пыталась ее удержать. Хотя лишняя встреча с бароном Нейгаузом и была ей неприятна, тем не менее, она понимала, что дело сразу будет окончено, и потому спокойно встала, когда через некоторое время в вестибюле послышались его шаги.

Он вошел за сестрой. Клодина при дворе видела его только в офицерском мундире, блестящим, самоуверенным. «Как бог войны!» – шептали многие дамы. Сегодня он был в штатском, в простом сером костюме. Клодина должна была признать, что не мундир придавал ему тот блеск, благодаря которому он даже рядом с рыцарственным герцогом был самым видным мужчиной при дворе. Она отошла от окна и хотела заговорить, но Лотарь со смехом поднял руку.

– Больше не требуется ни слова, – поспешил сказать он. – Беата сообщила мне, что ваш романтичный Совиный дом открыл свои сокровища – старинное монастырское имущество. Как интересно! Конечно, это души монахинь разрушили стену, потому что наконец явилась настоящая хозяйка.

Клодина невольно взглянула на губы, произносящие столь любезные слова. Это был уже не тот человек, который близ принцессы никогда не обращался к ней с родственным приветом и мрачный взор которого при виде новой фрейлины всегда выражал плохо скрытую досаду.

Беата снова подвела ее к столу.

– Иди сюда, не держись так торжественно, мы не при дворе, – сказала она. – Садись. Знаешь ли, твои ножки настоящей Золушки, нашей институтской диковинки, должно быть, устали, совершив сегодня такой длинный путь.

Клодина покраснела и поспешно опустилась на стул. Беата села рядом с ней, а барон остановился перед ними, опершись на спинку стула.

– Конечно, дорога через лес длинна, – поддержал он сестру, – и не следовало женщине отваживаться идти одной. Разве вы не боитесь натолкнуться на грубость?

– Нет, не боюсь. Я всегда чувствовала себя в лесу как в детской. Мне скорее думается, что он охраняет меня, как старый друг…

– Да, я тоже готова бродить в лесной чаще даже среди тумана и ночи, – засмеялась Беата. – Мы дети тюрингских лесов. Но для твоих ножек, Клодина, дорога эта все-таки слишком дика.

– Совершенно ненужная жертва, которую заставила вас принести чересчур щепетильная честность, – добавил ее брат, – потому что и без соломоновой мудрости ясно, что мы не имеем и тени права на находку. Совиный дом давно принадлежит линии Альтенштейнов. Так далеко не простираются наши притязания. Это нам не к лицу, и следовало бы исправить некогда допущенную несправедливость. Я никогда не понимал, как мой дед мог согласиться обменять ничего не стоящие развалины на плодородный участок земли.

– Я того же мнения, – подтвердила Беата, энергично кивнув головой. – Пусть теперь старый Гейнеман докажет, что его оценка находки верна. Подкрепление для хозяйства не будет для тебя лишним.

– Ты практична, как всегда, дорогая Беата, – сказал барон Лотарь. – Но я почти готов протестовать против такой судьбы наследства монахинь. Разве не будет более поэтичным, если старая цветочная пыль обратится в драгоценные камни, например, в брильянтовый убор, который наследница надела бы при возвращении ко двору? – спросил он, пристально глядя через плечо на молодую девушку.

Клодина подняла свои помрачневшие глаза и встретила его взгляд.

– Камни вместо хлеба? – проговорила она. – Мне дороже спокойное чувство, что нужда изгнана из моего дома. Поэтому я рассуждаю так же практично, как Беата. А что мне делать при дворе? Вы, кажется, не знаете, что я вышла в отставку?

– Как же, об этом щебечут даже воробьи на крышах резиденции. Но разве ваше имя и столь завидное для многих положение любимицы герцогини-матери не дают вам права в любое время вернуться ко двору?

– Из бедного Совиного дома? – спросила она дрогнувшим голосом, и глаза ее сверкнули.

– Конечно, расстояние велико, – произнес барон, и голос его прозвучал безжалостно, как будто ему попалась давно поджидаемая жертва. – Ровно восемь часов езды! Но двор может найти средство и подвинуться к вам поближе.