Она со страхом устремила свои большие, лихорадочно блестевшие глаза на старика, который низко ей поклонился. Он отрицательно покачал головой:
– Нет, ваше высочество, не здесь. Господин действительно отделал для нее эту комнату, и это дорого стоило ему, но она не пробыла тут и двух часов. Скотный двор слишком близко отсюда, а покойница не выносила мычания коров. И когда мимо проезжала телега или шла молотьба, она затыкала себе уши и бежала через все комнаты, пока не находила самого тихого уголка и не забивалась туда, как испуганный котенок. Да, она не годилась в помещицы! Была тиха и печальна и не хотела ничего есть, только изредка брала кусочек шоколада – этим и жила. Под конец она перешла в садовый флигель. Пока была хорошая погода, ее закутывали в шелковые одеяла, выносили на воздух и клали на мох в том месте, где сад подходит к лесу. Там ей больше всего нравилось в «бледной стране», как она называла нашу милую Тюрингию, и там в один осенний день она и угасла. Тоска по родине была причиной ее смерти.
Герцогиня вошла в комнату и стала рассматривать картины.
– Тоска по родине… – повторила она тихо, покачав головой. – Она не должна была выходить замуж за немца, потому что не любила его. Я бы не умерла от тоски по родине в самой отдаленной ледяной пустыне, если бы была с тобой, – прошептала она и посмотрела на мужа, входя с ним в башню.
Он ласково улыбнулся ей.
Елизавета опустилась на низкий, обитый бархатом пуф и восторженно посмотрела на расстилающийся перед ними долинный ландшафт.
– Как прекрасно! – сказала она и положила на колени свои маленькие, словно восковые ручки, добавив после непродолжительного молчания: – Герольды сумели лучше выбрать себе гнездо, чем наш род, Адальберт. Кто жил в этом флигеле? – повернулась она к кастеляну, который сложил лестницу, готовясь унести ее.
– С тех пор, как я живу в Герольдгофе, всегда только дамы, ваше высочество, – ответил старик, осторожно поставив лестницу на пол. – Сперва покойная госпожа советница, пока не переехала в Совиный дом, потом госпожа полковница. А через две комнаты, – он указал на дверь в боковой флигель, – жила наша барышня.
– Ах, прекрасная Клодина? – спросила герцогиня.
– Точно так, ваше высочество, фрейлейн Клодина фон Герольд. Она и родилась в этой комнате. Я помню, как нам показали ангелочка в белых пеленках…
– Любимица матери, слышишь, Адальберт? – с улыбкой обратилась герцогиня к мужу, который стоял у окна и задумчиво смотрел в него. – Лебедь, как ее называет в своих стихах брат-поэт. Удивительная девушка, которая покинула двор и не испугалась бедности, чтобы помочь брату… Лесной уголок, в котором живет теперь фрейлейн фон Герольд, кажется, называется Совиным домом? – спросила она кастеляна.
Тот поклонился.
– Он, собственно, называется «Вальпургисцилла», а «Совиным домом» назвала его покойная госпожа, когда впервые вошла в развалины при лунном свете и ее встретили крики и уханье сов. Это имя и осталось за старым зданием, хотя в нем уже нет никакого простора ночным птицам; башня была полна ими, а теперь обратилась в уютное жилище. Ах да, башня! – Он недовольно потер безукоризненно выбритый подбородок. – О ней говорит теперь вся округа, толкуют о большом кладе, найденном под нею.
– Денежный клад? – коротко спросил герцог, отодвинув шелковую занавесь, чтобы лучше видеть лицо кастеляна.
Старик пожал плечами.
– Не думаю, чтобы это были чистые деньги. Говорят о несметных сокровищах, о массе золота, серебра и драгоценных камней. Но я знаю своих земляков, знаю и своего старого друга Гейнемана, ужасного хитреца: тем, кто начнет расспрашивать его, он наговорит столько, что они не сумеют разобраться в его словах, а весь клад, может быть, и состоит-то из одной причастной чаши.
Герцогиня блестящими глазами смотрела на старика с удивлением ребенка, слушающего сказки.
– Клад? – переспросила она, но внезапно остановилась, улыбка на ее лице сменилась холодным и гордым выражением: из-за драпировки противоположной двери показался господин, который подошел с глубоким почтительным поклоном.
Молодая женщина едва заметно наклонила голову, ее тонкие губы нервно подергивались, герцог же, напротив, обратился к вошедшему очень доброжелательно:
– Ну, Пальмер, что еще скажете неприятного? Опять плесень на старых балках или снова капает в вашей комнате?
– Ваше высочество изволит шутить, – ответил вошедший. – Предупреждение, которое я высказал перед покупкой Альтенштейна, было моим долгом верного слуги, и я знаю, что ваше высочество поняли меня. Но сегодня мое сообщение будет приятным: барон фон Нейгауз просит о чести быть допущенным, чтобы приветствовать своего высокородного соседа.
Герцогиня обернулась.
– Добро пожаловать от всего сердца! – воскликнула она, а через несколько минут, когда Лотарь вошел в комнату, протянула ему худую руку и сказала: – Мой милый барон, какая радость!
Барон взял эту руку и почтительно поднес к губам. Поклонившись герцогу, он заговорил своим звучным низким голосом: