Дама Пик

– Вот и я точно то же самое сказал, когда через восемь лет закурил снова. А ты давай продолжай, складно звонишь!

– Ага, складно, – отозвался я, – но ведь не мусорок, правда?

– Правда, – согласился Тюря, – но за такие речи общество тебя и почикать может. Ты ведь их, речи эти, прямо как Ленин с броневика, двигаешь.

– А это ничего, – легкомысленно бросил я, – как-нибудь разберемся.

И мне все это было – действительно «ничего».

Тогда, на том хилом сходняке, где Стилет с Дядей Пашей деньги у меня вымогали, со мной случилось что-то странное.

Я потерял страх.

Я перестал бояться.

У меня, как бы это сказать, вроде как хвост отвалился.

Вот всю жизнь был, и я жил с ним, и он иногда помогал мне цепляться за ветки, а в других ситуациях мешал… а теперь его не стало. И это совершенно не значило, что я глупо и бесстрашно выйду на рельсы биться на кулачках с несущимся на меня железным раскаленным локомотивом.

Вовсе нет. Чувство опасности и осторожность остались. Все нормально. Но тот самый страх, который заставляет людей поджимать хвост в надежде, что все обойдется и можно будет жить дальше, плохо, позорно, но все-таки жить, – пропал.

Смерть перестала быть стоявшим за спиной пугалом, всю жизнь мешавшим совершать правильные поступки. Она вышла из тени, и я понял, что она всего лишь часть моей жизни, которая всегда была, есть и будет со мной до тех пор, пока не кончится моя жизнь.

А вместе с ней кончится и моя смерть.

Кажется, в кодексе самурая что-то об этом сказано.

Надо будет как-нибудь почитать. Если, конечно, доживу до того счастливого момента, когда смогу, одетый в шелковый халат с драконами, снять с полки старинный том с названием… ну, например, «История средневековой Японии».

Я хмыкнул и, посмотрев на Тюрю, продолжил выступление.

– На чем это я остановился?

– А на том, что тут, в камере, – сборище дегенератов, – ядовито напомнил Тюря и снова ухмыльнулся.

– Ага… Да. Так вот у этого самого криминального сообщества, которое в России побольше будет, чем любая партия, нет единого закона или устава – это как тебе больше нравится, – который был бы напечатан на бумаге и с которым можно было бы всегда свериться.

Тюря повернулся на бок и удивленно уставился на меня.

– На бума-аге?