Дама и единорог

Она не делит ложе с супругом, мелькнуло у меня в голове. Произведя на свет дочерей, она исполнила свой долг. И исполнила не самым лучшим образом. Сыновей нет. Теперь, когда между ними глухая стена, жизнь ее пуста. У меня нет привычки сочувствовать знатным дамам. Ведь у них есть все: теплый очаг, сытая еда, служанки, прибегающие по первому зову. Но в этот миг мне стало ее жаль. Внезапно я увидел себя, каким буду через десять лет: изможденный долгими странствиями, студеными зимами, болезнями. Вот я одиноко лежу в холодной постели, суставы ноют, пальцы не гнутся, и мне трудно держать кисть. Не приведи боже превратиться в немощного старика! Поневоле запросишь смерти. Интересно, приходили ли ей в голову подобные мысли?

Она смотрела на меня своими умными печальными глазами.

И вдруг меня осенило. Пусть в этих коврах она найдет что-нибудь и для себя тоже. Соблазнение соблазнением, но ведь можно пойти дальше, придать сюжету двоякий смысл, и тогда история невинной девы, приручающей зверя, вберет в себя целую жизнь женщины от рассвета и до заката. Эта история расскажет об испытаниях, выпадающих на долю женщины, и о том нелегком выборе, который ей приходится совершать раз за разом. Вот что я нарисую. Я улыбнулся.

Зазвонил церковный колокол.

— Месса, моя госпожа, — произнесла камеристка.

— Пора собираться, — сказала Женевьева де Нантерр. — Остальные службы мы уже пропустили, вечером я тоже не смогу быть в церкви: нас с супругом ждут при дворе.

Она встала, камеристка поднесла ей ларец, расстегнула ожерелье и аккуратно сняла его, драгоценные камни сверкнули на ладони, а затем отправились в ларец под замок. Камеристка достала длинную цепь с крестом, усыпанным жемчугами, и, когда Женевьева де Нантерр кивнула, накинула цепь ей на шею. Остальные камеристки принялись складывать рукоделие. Я понял, что пора откланиваться.

— Pardon, сударыня, а монсеньор согласится на замену?

Женевьева де Нантерр поправляла шнуровку Наталии, а служанка тем временем отстегнула темно-красный шлейф, и он волнами сполз на пол, прикрыв зеленые листья и белые цветы.

— Ты его уговоришь.

— Но, сударыня, лучше, если вы сами с ним потолкуете. Он ведь послушал вас и заказал мне эскиз.

— Это было нетрудно, его мало интересуют люди. Жану безразлично, тот художник или другой, лишь бы его имя слышали при дворе. Но содержание заказа — это уже ваши с ним дела, тут мне не положено вмешиваться. Поэтому предложение должно исходить от тебя.

— А что, если поручить разговор Леону?

— Леон не пойдет наперекор мужу, — фыркнула Женевьева де Нантерр. — Своя рубашка ему ближе к телу. Он умен, но простоват, а победить Жана можно только хитростью.

Я угрюмо уставился в пол. Меня ослепил блеск эскизов, которые я уже нарисовал в воображении, и лишь теперь я осознал, сколь двусмысленно мое положение. Дама с единорогом, конечно, куда приятнее, чем битва и лошади, но мне мало улыбалось ссориться с Жаном Ле Вистом. Но, похоже, у меня не оставалось выбора. Я оказался сразу меж трех огней — Жаном Ле Вистом, его женой и дочерью — и не знал, как выпутаться. Эти ковры мне еще выйдут боком.

— Госпожа, я придумала хитрость.

Это проговорила девица, на вид абсолютно невзрачная, если бы не необычайно живые глаза в пол-лица.

— Монсеньор очень любит каламбуры.

— Пожалуй, — согласилась Женевьева де Нантерр.

— Так вот. Единорог — животное благородное, n'est-ce pas? И когда мы видим единорога, то вспоминаем о Ле Висте как о человеке благородном и возвышенном.

— Ты, Беатрис, умница. Если твой каламбур сработает, забирай Никола Невинного себе в мужья. Я тебя благословлю.

Голова у меня дернулась. Беатрис расхохоталась, а следом и все остальные. Я вежливо улыбался, не зная, шутит Женевьева де Нантерр или говорит всерьез.

Не переставая смеяться, Женевьева де Нантерр увела свою свиту, и я остался один.

Я стоял столбом посреди комнаты, наполненной тишиной. Строго говоря, надо было найти длинный шест и идти обратно в большой зал — заново снимать размеры. Но вместо того я наслаждался покоем — в отсутствие хихикающих девиц. Самое время подумать.

Я огляделся. На стенах рядом с Благовещением, которое я когда-то писал для этой комнаты, висели две шпалеры. Я принялся их изучать. Они изображали сбор винограда: мужчины рубили лозу, женщины топтали гроздья, из-под подоткнутых подолов виднелись забрызганные соком икры. Ковры превосходили картину размерами, но им недоставало объема. По сравнению с моей Девой Марией фигуры казались рыхлыми и плоскими. Но именно благодаря коврам в комнате сохранялось тепло, а яркие оттенки красного и синего грели душу.

Комната, целиком увешанная коврами. Получится особый маленький мир, где будут царить женщины, а не лошади с рыцарями. Надо во что бы то ни стало переубедить Жана Ле Виста.

Я выглянул в окно. Женевьева де Нантерр и Клод Ле Вист в сопровождении камеристок шли в сторону церкви, юбки раздувались на ветру. От яркого солнца у меня заслезились глаза. Когда я проморгался, процессия уже скрылась из виду, зато появилась служанка, которую я обрюхатил. С корзинкой в руке она шла в противоположную сторону.