Дама и единорог

Тут мама позвала нас есть. После еды Никола пошел гулять по округе и вернулся лишь с вечерними колоколами. Потом папа с ребятами повели его в таверну, а мы с мамой сели зашивать зазоры, мама — на «Вкусе», а я — на «Моем единственном желании». Мы работали молча. Мама нервничала из-за ковров и даже не поинтересовалась, что я думаю по поводу возвращения Никола.

Поздно вечером вернулся папа, они с мамой отправились спать, а я осталась в мастерской. Уже среди ночи воротились Жорж-младший с Люком. Люка совсем развезло, и он то и дело бегал на улицу.

— А где Никола? Он разве не с вами? — вырвалось у меня невольно.

Жорж растянулся на топчане, прямо у моих ног. От него несло пивом, гарью от очага и — я наморщила нос — дешевой цветочной водой, какую потаскухи покупают на рынке.

Брат громко загоготал. Он чересчур много выпил и не отдавал себе отчета, что ночь на дворе. Я шлепнула его, чтобы он угомонился, а то весь дом перебудит.

— Скорее всего, он не придет ночевать. Ему приглянулся другой топчан — желтого цвета. — Жорж-младший опять рассмеялся.

Я поднялась, переступила через тело брата и отправилась к себе. Пожалуй, разумнее всего сейчас лечь спать, а не сидеть в этой вонище. Бог с ней, с работой. Лучше завтра встану пораньше и доделаю, покуда все спят.

Никола вернулся лишь на следующий день, когда мы давно были на ногах, только Люк, который еще не оправился после вчерашнего, спал в доме. Ткачи сидели у станков, а мы с мамой разбирали шерсть, которую недавно прислали. Часть ее пойдет на «Вкус» и «Мое единственное желание», остальное — на два следующих ковра.

С помощью деревянной машины, доходившей ей до пояса, мама сматывала шерсть в мотки и развешивала ее на валиках по цветам. А я готовила шпульки, сматывая нити сразу с нескольких валиков на деревянные палочки, которыми пользовались ткачи.

— Где он? — то и дело спрашивала мама.

— Придет, никуда не денется. — Отец казался невозмутимым.

— Но он срочно нужен.

И чего она взъелась, не понимаю. Никола нам ничем не обязан, как и мы ему. Нравится ему все утро валяться в постели со шлюхой — и ради бога. Нас это не касается.

Когда он наконец пришел, от него разило почти как от Жака Буйвола. Но, в отличие от остальных, он выглядел оживленным — наверное, не мучился головной болью. Он похлопал папу и Жоржа-младшего по спине и провозгласил, поворачиваясь к нам с мамой:

— Знаете новость? Вчера Филипп стал настоящим мужчиной — отделал шлюху, вернее, она его. Теперь будет подходить к коврам со знанием дела.

Последние два слова походили на стрелу, которая, пролетев через всю комнату, вонзилась мне прямо в грудь. Я еще ниже склонила голову над шпулькой и изо всех сил стала наматывать нить.

Мама положила ладонь мне на руку, сдерживая мои пальцы. По ее прикосновению чувствовалось, что она вне себя от гнева.

— Грех произносить такое в присутствии Алиеноры, — взорвалась она. — В Париже болтай про своих шлюх!

— Кристина! — одернул ее папа.

— Я не допущу мерзости в своем доме. Если сейчас мы зависим от его милости, это еще не означает, что он волен молоть любой вздор.

— Остановись, — сказал папа строго.

Мама умолкла. Когда папа говорит таким тоном, она не прекословит. Затем папа перестал наматывать шерсть и откашлялся — он всегда предваряет кашлем важное заявление.

— Alors, — начал папа. — Никола, вчера вечером ты вызвался нам помочь. Судя по всему, пиво вымыло обещание у тебя из памяти, потому хочу напомнить тебе твои слова. Ты можешь сматывать шерсть в мотки по цветам. Алиенора покажет тебе, что делать. Будешь ее глазами.

От удивления я снова опустилась на скамью. Мне совсем не улыбалось сидеть рядом с ним: от него воняло женщинами.

Но тут папа еще больше нас изумил.

— Кристина, ты пересядешь пока на место Люка, а когда он оклемается, подменишь сына. Жорж-младший, тебе поручаются человеческие фигуры на «Моем единственном желании».

— Фигуры? — переспросил брат. — Какие именно части?

— Все. Начиная с лиц. Уверен, ты справишься.

Жорж-младший с грохотом запустил станок.

— Спасибо, папа.

— С Богом, Кристина.

Скамья скрипнула под мамой и Жоржем-младшим, усевшимися рядышком, и в мастерской опять воцарилась тишина.

— Объясняю: эта мера вынужденная, иначе мы не поспеваем. И настоятельно прошу всех помалкивать. Если в гильдии прознают про Кристину, нас оштрафуют или, что еще хуже, запретят пользоваться станками. Кристине лучше расположиться в дальнем конце комнаты, у дверей, выходящих в сад. Если даже кто-нибудь заглянет в окно, там ее будет не видно. Жозеф и Тома, держите язык за зубами и получите дополнительную плату.

Жозеф и Тома ничего не сказали. Да и что им было говорить? Они тоже зависели от мамы. Папа же ясно объяснил — у нас нет выбора.

Никола приблизился ко мне:

— Ну, красавица, что мне делать? Давай показывай. Вот мои руки.

Его ладонь прикрыла мою. От него пахло старой кроватью.

— Не прикасайся ко мне.

— Неужто ревнуешь к потаскухе? — рассмеялся Никола. — Вот уж не думал, что я тебе нравлюсь.

— Мама!