Дама и единорог

— Я напишу ему записку, а ты ее передашь.

— Я? — Мари Селест смешалась. — Может, лучше вы сами? Или кто-нибудь из служанок? — Она огляделась по сторонам. — Кто тут за вами ходит? Беатрис? Помнится, ваша матушка прочила Беатрис вам в камеристки. Надо же, вот и опять она тут очутилась.

— Опять?

— Bien sûr, — пожала плечами Мари Селест. — Мы с ней монастырские.

Беатрис действительно вела себя довольно уверенно: знала, где что находится, и здоровалась с некоторыми монахинями.

— Попросите лучше ее, барышня.

Мари Селест не подозревала, что мы здесь пленницы, — обстоятельство, которое я совершенно упустила из виду, — вероятно считая, что нам вольно расхаживать где угодно. Тем лучше.

— Мне не положено выходить за ворота, — пояснила я. — И Беатрис тоже. Так надо для очищения души. Я не встречаюсь с мирянами, тем более — с мужчинами.

— Но как я покажусь ему на глаза? Он меня поколотит, а может, и что почище.

«И поделом тебе», — подумала я.

— Подсунь записку под дверь, когда его нет дома. — И поскольку в ее взгляде все еще читалось сомнение, добавила: — Или ты хочешь, чтобы я рассказала папе, как ты подучила дворецкого избить художника, которым он восторгается?

Мари Селест была загнана в угол. На глаза у нее опять навернулись слезы.

— Давайте записку, — пробормотала она.

— Жди меня здесь.

Пока она не передумала, я стремглав побежала к себе в комнату, отыскала среди своего скарба бумагу, присела на пол и быстренько написала Никола, где я нахожусь, умоляя о спасении. У меня не было воска, чтобы запечатать письмо, ну да ладно: Мари Селест все равно неграмотная, равно как и ее близкие.

Видимо, я вела себя недостаточно тихо. Послание было почти закончено, когда малышка Клод села на тюфяке и заревела в три ручья, потирая кулачками глаза. Голова вся в каштановых кудряшках. Она до того походила на Мари Селест, что мне стало смешно.

— Ну-ка, cherie, — шепнула я, беря девочку на руки, — пойдем поглядим на твою дуреху мать.

Месса уже закончилась, и Мари Селест стояла во дворе с Беатрис. Они составляли странную парочку — точно великанша с куклой. Трудно представить, что когда-то они были девочками. Завидев меня, подружки отпрыгнули друг от друга, а на малышку Клод Мари Селест даже смотреть не стала.

— Подержи минутку. — Я сунула ребенка изумленной Беатрис. — Пойду провожу Мари Селест.

Беатрис уставилась на меня своими собачьими глазами:

— Вас не выпустят за ворота.

Скорчив рожу, я подхватила Мари Селест под руку и, пока Беатрис не видела, сунула ей записку.

— Где он живет, знаешь? — шепнула я.

Мари Селест покачала головой.

— Ничего, эконом тебе скажет. Он посылал к нему по папиным поручениям, а если он вздумает запираться, я его накажу.

Мари Селест кивнула и выдернула руку. Она выглядела какой-то измочаленной. От мысли, что мы с ней делили одного мужчину, к горлу подступила тошнота. И что он в ней только нашел: нос красный, глаза маленькие, взгляд хмурый.

Возле ворот монахиня вручила Мари Селест корзинку с яйцами, хлебом и бобами — благотворительную помощь бедным. Оказавшись по ту сторону стены, Мари Селест даже не обернулась.

— Так вы с Мари Селест, оказывается, местные, — заявила я, подходя к Беатрис, которая с трудом удерживала Клод, извивающуюся всем своим маленьким телом.

Беатрис оторопела, затем кивнула:

— Моя мать, овдовев, постриглась в монахини.

Малышка Клод высвободила руку и дернула Беатрис за прядь, выбившуюся из-под платка. Беатрис взвизгнула, а мы с малышкой Клод фыркнули.

— Ты рада вернуться назад? — спросила я.

К моему большому удивлению, Беатрис погрустнела.

— День, когда я попала в услужение к вашей матери, был самым счастливым в жизни. Нет ничего ужаснее монастыря.

Я спустила малышку Клод на землю — пусть погуляет по саду.

— Тогда помоги мне бежать.

— Вам лучше смириться, барышня, — покачала головой Беатрис. — Зачем искушать судьбу? Вы выйдете замуж за благородного дворянина, будете кататься как сыр в масле… Разве этого мало? Замужество — огромное счастье для любой женщины.

Я взяла рукоделие, которое Мари Селест аккуратно сложила на скамейке, проткнув насквозь иглой, и вонзила иглу себе в палец — мне хотелось почувствовать боль.

— Ой, что я натворила. — И, желая отомстить Беатрис, я запела песенку, которая ее так взбесила. Быть может, она тоже пела ее девчонкой, когда росла здесь:

Любви урок

Пойдет мне впрок,

Но кто, но кто мне даст его?

Ведь я в тюрьме, я не на воле.

Ах, не привыкнуть к этой доле!

Из сердца рвется стон —

Да будет проклят он!

ЧАСТЬ 4 БРЮССЕЛЬ Майский праздник, 1491 год — третье воскресенье до Великого поста, 1492 год

ЖОРЖ ДЕ ЛЯ ШАПЕЛЬ