Филипп аж со стула сползает от смеха. По щекам у него катятся слезы. Все присутствующие в ужасе смотрят на этого наглеца, на это бесстыдное веселье во время траура. Впрочем, когда он наконец перестанет смеяться, заплаканное лицо и покрасневшие глаза будут для шивы вполне уместны.
Дом постепенно выдыхает, сдувается, возвращаясь к своим нормальным размерам после ухода последних гостей. Линда начала потихоньку, но настойчиво их выпроваживать после моего хамского выпада в адрес Бетти Элли. Аргумент был понятный: у семьи выдался длинный и эмоционально трудный день.
Как выяснилось, пока меня не было, все успели договориться, кто где спит. В сущности, Венди уже заняла весь верх, потому что в комнате Филиппа в переносной кроватке спит Серена, в комнате Венди — Райан с Коулом, а Венди и Барри устроились в гостевой. Филипп с Трейси легли на диване в каморке за кухней. Пол и Элис бесцеремонно заняли мою детскую комнату — ту самую, где ночевали мы с Джен, когда приезжали вместе. Но поскольку сейчас я, единственный из всех, был без второй половины, меня отправили спать в подвал. В последнее время подвал для меня — самое место. По умолчанию.
В детстве мы с Полом спали в одной комнате, пока на причинном месте у него не закустилась растительность. Тогда он перебрался в подвал, где шипенье и лязг бойлера гасили любые шумы: и грохот
Смерть сопряжена с изнурительными процедурами. Прошедший день так меня измотал — и похороны отца, и тесное общение с родственничками, — что, с трудом стянув штаны, я в изнеможении падаю на якобы разложенный диван, так что мои ноги оказываются чуть выше головы, под пинг-понговым столом. И здесь, в недрах дома, в овальном пятне света от единственной голой лампочки, я ощущаю, как нарастает в душе паника. Потому что я исчезаю. В нескольких километрах отсюда, внутри поросшего травой холма, что высится над пересечением федеральной трассы и главной автомобильной артерии штата, лежит мой отец. Он под землей, и я под землей, за пределами реального мира. Разница только в одном: у меня ноги поджаты, а у него вытянуты.
Включаю сотовый. На автоответчике новая запись: голос Джен. Я уже привык. Последние несколько недель она звонит каждый день, поскольку вознамерилась установить со мной максимально дружеские отношения и снять напряженку, что позволит нам развестись быстро и безболезненно, а главное — даст ей надежду на мое прощение. Она всегда чересчур печется о том, чтобы всем нравиться, и сейчас ее тяготят не столько угрызения совести по поводу собственного предательства, сколько тот факт, что я ее презираю. Я же теперь постоянно держу телефон выключенным, на ее звонки не отвечаю, в ответ не перезваниваю. Я сейчас только учусь ненавидеть Джен, оттачиваю в себе эту ненависть, и пока я не доведу ее до совершенства, пока не буду абсолютно в себе уверен, общаться с Джен не собираюсь. Это бесит ее неимоверно, и, чтобы вытянуть меня на контакт, она использует все возможные ухищрения: раскаянье, невозмутимость, слезы, философские разглагольствования, жалобы и колкие остроты. Иногда я, включив телефон, проигрываю подряд все ее сообщения, накопившиеся за много недель, и слушаю, как меняется ее голос от одного состояния к другому, пока телефон успевает коротко пикнуть. Сегодня она выбрала ярость. Вопит, что я не смею ее избегать. Угрожает, что снимет с общего счета все наши деньги, если я не позвоню ей до завтрашнего утра. Естественно, она спешит развестись до рождения их с Уэйдом ребенка. Мне сегодняшнее послание особенно нравится, потому что она орет с такой непосредственностью, словно я стою пред ней живьем. Что до денег — завтра первым делом смотаюсь в банк и сниму все, что осталось на счете. В прошлый раз, когда я проверял, там было двадцать две тысячи долларов. Сейчас, наверное, уже меньше. Интересно, какой голос будет у Джен в следующий раз, чем еще порадует?
Четверг
Глава 10