Дальше некуда

На бриге воцарилось уныние, граничившее с отчаянием. Одни утешались, орудуя коромыслами помп, но усилия перекачать пролив из трюма за борт походили на работу Данаид — просто люди стремились занять себя и отвлечься перед лицом неизбежной расплаты. Другие выносили из бакового кубрика свои матросские сундучки, третьи таскали туда-сюда бобровые шкурки; иными словами, все сновали, как муравьи в горящем муравейнике.

Капитан гукера посчитал ниже своего достоинства гнаться за быстроходной шлюпкой, где под частые взмахи вёсел спешно ставили мачту и торопились поднять парус. Абордажные крючья метко впились в борт «Предейтора».

— Вперёд, братцы! — разнёсся боевой клич. — Там водка!

Всё замерло, когда на палубу поднялся офицер русского флота в сопровождении морских солдат и широкоротых чудищ с серебристо-зелёной кожей, с перепончатыми лапами. Словно угадав, в чьих руках корабль, вышли и затворники крюйт-камеры — в их честь раздалось многоголосое «Ура!»

Исполнившись предсмертной гордости, Квалья стоял, небрежно покуривая сигару.

— Мичман Громов, — по-английски представился Квалье офицер, отдав честь. — Ваш бриг взят нами как приз. Извольте признать себя побеждённым и сдать оружие.

— Недолго вам владеть этим призом, — отвечал испанец, отдавая саблю Бирюку. — Часа не пройдёт, как бриг уйдёт под воду.

— Ещё посмотрим, куда он уйдёт, — загадочно пообещал русский. — У нас есть, кому снять его с рифов и завести пластырь на пробоину.

— Да, сеньор Громов, я сразу понял, что вы знаетесь с окаянной силой. Это принесло вам победу, но что касается души…

— Наш комендант, с которым вы вскоре познакомитесь, — улыбнулся босой удалец-фехтовальщик, — на сей счёт имеет особое мнение: в России всё подчинено имперской воле — и дворяне, и мещане, и крестьяне, и вся нежить с нечистью. Знаете, как у нас изгоняют бесов? Им показывают казённую печать с орлом. Самый захудалый коллежский регистратор обращает в бегство Люцифера! Мощь империи страшнее дьявола…

— Будет вам, Дивов! — с усмешкой полуобернулся к отважному рубаке мичман. — Что касается вас, то вы способны заболтать любого чёрта вплоть до раскаяния.

— Нет, Аркадий Кузьмич, не возьмусь! Не гусарское это дело — чертей обращать. Вот рога поотшибать и хвост надрать — это моё, согласен. Чудеса и духовные подвиги больше по части отца Леонтия. Прелюбопытно будет поглядеть, как он внушит русалкам нашу веру!

— Вы намерены не только запрягать их в корабли, — скосился Квалья на сурово сопящих тритонов, — но и обратить в христианство? Virgen Santisima! [15]Если ваш патер преуспеет в этом… тогда я признаю, что при Великом расколе был прав не святой Лев IX, а патриарх Константинопольский!

— Ловлю на слове, капитан. Не забудьте того, что сказали. Громов, вы — свидетель!

— Ещё семерых изловили, ваше благородие, — козырнул Сашка, кивнув затем на кучку понурых зверобоев, со страхом озиравших военный лагерь в бухте. Пойманных стерегли бородатые ряпунцы с луками и копьями, сердитые, но сдержанные.

— Надеюсь, это последние? — спросил Громов. — Отведи их к Скирюку, пусть имена запишет. Потом накормить и содержать под стражей.

— Должно быть, больше никого не сыщем. Которые отбились в одиночку, тех ряпунцы прикончили. Эти горе-промышленники всем тут насолили! Амбары грабили, на баб ряпунских покушались. Эй, разбойники! Закатает вас Володихин в Сибирь!

— Сибир, Сибир, — испуганно зашептались филиппинцы и метисы, оглядываясь на вулкан Генеральный. Коническая гора утробно погромыхивала, дым над вершиной походил на грозовую тучу, а земля под ногами порой вздрагивала.

— Сняться бы с лагеря да в Мариинский Порт, — как бы про себя промолвил Сашка. — Неровен час, дохнёт гора огнём и язычищем нас достанет. В аккурат всех спалит.

— Не дрейфь, казак, — ободрил его мичман. — Это сатана страдает в подземелье, так Леонтий говорит. Его адскому высокопревосходительству досадно, что русский поп русалок в православии наставляет.

— Что-то они не очень наставляются. Который день уж батька с ними парится, а серебряночки ни тпру, ни ну. Упёртые в безбожии!

— Известно, порода французская, ветреная и легкомысленная, — сказал Громов. — Еле-еле признавали Нептуна, и то не слишком. Затем нахватались революционных бунтовских идей. Если на суше веры нет, то в море тем более. Миновали владения Ктулху — не поклонились, с осьминогами подрались… Попробуй-ка теперь им символ веры втолковать!

Мысленно Сашка признал правоту Громова. Характер у русалок лёгкий, но при том — ох и строптивы! Подманишь добрым словом, тары-бары, то да сё, а чуть сожмёшь — вывернется будто вьюн и обзывается: «Vous ^etes un barbare! un monstre! un cosaque!» [16]

Для проповедей казаки с солдатами сложили на берегу кафедру из валунов. Оттуда Леонтий, по собственному его выражению, «проповедовал камням и волнам».