Дальше фронта

Ростокин, гораздо более близкий по менталитету и сроку службы член Братства, долго и убедительно разъяснял Ляхову, что личная текущая реальность мало имеет точек соприкосновения с Всеобщей. Рассказал о собственном опыте 2055–2056 годов, 1924-го и некоторых других.

— Понимаешь, главное ведь не те или иные частные правды, которые по ограниченности нашего опыта кажутся единственно возможными и ценными. Главное — высшая истина в ее самых разнообразных проявлениях. Я впервые попал в стихию той Гражданской войны, о которой в книжках не писалось. Очень многое понял. Милейшие люди, которым в других обстоятельствах цены бы не было, в борьбе за идею превращались в гнусных подонков. А те, кто вроде бы, по формальной оценке их поступков, вроде нашего Паши Кирсанова, считались кровавыми прислужниками исторически обреченного режима, оказались гуманистами высшей пробы.

Очень это, знаешь ли, трудно — взять грех на душу. Поставить к стенке сотню возвышенных идеалистов ради того, чтобы миллионы ничем не примечательных людей могли продолжить свое никчемное существование. Да вот давай, прямо завтра, — оживился Ростокин, — я тебя буквально на пару часов сопровожу в мой любимый год, просто по улицам прогуляемся, потом на столько же — в двадцать четвертый, в ту же Москву, сам все сравнишь и подумаешь. Главное — не спешить с окончательными решениями.

После чего, усадив его за столик рядом со своей подругой Аллой, доверительно предложил:

— А ты меня к твоим покойникам проводишь. У нас собственный опыт общения с ними есть. Вот и сравним, какие — настоящие, что у них общего, а что — разное.

К величайшему удивлению Ляхова, именно те люди, которых (как он думал) его согласие или несогласие вступить в Братство должно было занимать больше всего, отнеслись к этому с полным, даже оскорбительным равнодушием.

Ни Шульгин, ни Новиков, ни Воронцов, к которому он испытывал наибольшую симпатию, к нему даже не подошли после окончания застолья.

С точки зрения психолога он мог бы подумать, что это просто такой рассчитанный ход, сначала легкая артподготовка, а уже потом вступят в действие главные силы.

Но нет. Прошли все разумные для эффектно выдержанной паузы сроки — и ничего.

Наконец в зале остались только он с Вадимом, Белли, Басманов, Кирсанов. Уроженцы ХIХ века, не забивая себе голову высокими материями, уселись за покер при свечах, более не ограничиваясь свыше навязанной сдержанностью в употреблении спиртных напитков и ненормативной лексики. Выложили перед собой столбики золотых червонцев в банковской упаковке. Сдали карты.

Двойник предложил переместиться подальше, за плотную бархатную портьеру, отделяющую лоджию от общего помещения. Еще о чем-то поговорить хотел или просто выпить на прощание, до упора, или как получится.

И вот тут к ним вошел Шульгин.

Сбросивший пиджак, расстегнувший две верхние пуговицы рубашки, с несколько растрепанной шевелюрой. Совсем свой, простецкий парень, на вид — весьма нетрезвый. И все равно выглядящий по сравнению с ними, вроде бы опытными тридцатилетними мужчинами, вдвое, а то и втрое старшим. Умудренным неведомыми им жизненными коллизиями.

— Обо всем поговорили? — спросил он с доброй улыбкой, наливая себе из первой попавшейся под руку бутылки. — Не договорились?

Вадим, как-то потерявшись под прозрачным взглядом куратора, сделал слабый отрицающий жест.

— Ну и правильно. Уважаю, полковник. Убеждения — это самое главное. За них и помереть не жалко. Но жить — все равно лучше. Хочешь — маленькая задачка?

Ляхов, чувствуя, что сейчас его поймают, промолчал и даже отвернулся к окну, за которым в полную силу сияли южные звезды.

— Проект Юдифь — не слышал?

Ляхов мотнул головой.

— Ну, вы там, может, атеисты покруче нас, однако Библию иногда листать надо. Суть же вот в чем. Подругу твоего верного дружка Тарханова запрограммировали так, что в любую минуту она или грохнет вашего Великого князя, из пистолета, или булавкой в основание черепа, или совратит его совершенно непредсказуемым образом. Главная беда — до сих пор не знаю, кто такую пакость придумал, каким способом девушку зомбировал и когда будет сделано дело.

Шульгин стал настолько серьезным, с такой нескрываемой нервностью замял мундштук папиросы, что Вадим, совершенно не собираясь поддаваться, мгновенно ему поверил. Бывает же так…

Главное, Александр Иванович психологически точно не стал напоминать о присяге и флигель-адъютантских аксельбантах. О другом сказал:

— Как же ты с Сергеем на эту тему будешь разбираться? Знал — и не помог…

— А вы меня не провоцируйте, — только и ответил Ляхов.

— Тебя? — искренне удивился Шульгин. — Знаешь, парень, если бы я с провокаций кормился, давно бы с голоду сдох…

— Ну, черт с вами, господин Шульгин. Не думайте, что вы такой хитрый. И на вас найдется… А суть дела в чем?

Глава 34

Через Тель-Авив и Брест Ляхов возвратился в Москву.

С Розенцвейгом они расстались во Внуковском аэропорту. Сначала собирались ехать вместе, но у самого выхода из терминала возник ниоткуда высокий лощеный поручик.