«Дальше… дальше… дальше!»

Бухарин. За медленное, десятки лет, врастание в социализм через планомерный рост промышленности, через кооперацию, через тысячу и одну промежуточную форму кооперации, от низшей к высшей. За смену лозунга: не «кто кого?», а «кто с кем?». За преодоление трудностей в основном экономическими методами. За то, чтобы хозяйство существовало для человека, а не человек для хозяйства. За советский закон, а не советский произвол, умеряемый «бюро жалоб», неизвестно где обретающимся За многообразие свободной культуры, а не за право сжимать всех в один кулак. За политическую диктатуру партии, которая никогда не забывает того, что говорил ей Ленин: «Если вы будете гнать всех не особенно послушных, то вы рискуете остаться в окружении дисциплинированных дураков и партию загубите тогда наверняка»! За резкий отпор всякому национализму, как грубому черносотенному, так и самому утонченному, — тоже требование Ильича. За совесть, наконец, которая в политике не отменяется, как думают некоторые. За то, чтобы всегда помнить: как нет сухой воды, так не может быть бесчеловечного социализма.

Сталин. И сколько лет на это просишь?

Бухарин. Не знаю, двадцать — тридцать, но все всерьез и надолго…

Сталин. А если завтра война?

Бухарин. Если завтра война, будем воевать, ничем, никакими обидами друг с другом не разделенные. Но если ты войне своими глупостями помогать не будешь, войны может не быть. Если ты не будешь раскалывать рабочий класс на Западе своими заявлениями, что социал-демократы — это фашисты. Если ты действительно будешь строить армию, а не обезоруживать ее арестами донельзя, ну и так далее…

Сталин. У нас всего 10 лет в лучшем случае, и за это время мы должны были совершить скачок из небытия в социализм. Вот почему я подхлестывал страну.

Бухарин. Хорошо, у нас было всего десять лет. Но разве нельзя их было пройти по-человечески, по-ленински? Скольких трагедий мы бы избежали, скольких людей мы бы сохранили! Ты спросил миллионы мужчин и женщин, которые совершили этот скачок из небытия в социализм, хотят ли они сойти в действительное небытие, в безвестные могилы оболганными, униженными, растоптанными, с клеймом «враг народа»? Чем ты ответил на их энтузиазм, которого не знала история человечества? Октябрьская революция, которую они приняли с таким воодушевлением, этой альтернативы в себе не несла. Что было бы с нашей партией, если бы 25 октября мы предложили делегатам Второго съезда Советов не ленинские декреты — мир, хлеб и свобода, а будущую программу товарища Сталина?

Сталин. Но ведь с тобой, Бухарин, никто не пошел. Даже твои дружки из левой оппозиции, ты бы задумался об этом. Лучше, чем сказал Троцкий в 28-м году…

Троцкий. Не отказываюсь ни от одного слова! Со Сталиным против Бухарина? Да! С Бухариным против Сталина? Никогда!

Бухарин. Это не мне, а вам, Иосиф Виссарионович, надо задуматься, почему с вами готов был идти рука об руку такой ваш враг, как Троцкий. Человек, для которого народ и революция всегда были только материалом для сооружения памятника себе, а разговоры о ленинизме без какого-либо понимания его духа, буквы и сути — прикрытием вожделенных планов. В политике вы антиподы, но в презрении к людям, к массам вы вполне можете соревноваться друг с другом.

Ленин. Николай Иванович, а почему, когда читалось по делегациям мое письмо к съезду, вас тоже не взволновала та «решающая мелочь», о которой я кричал партии?

Бухарин. Тогда я этого не понял. А когда понял, что сам стал картой в чужой игре, было слишком поздно.

Сталин. И партия ни тебя, ни Рыкова, ни Томского не поддержала.

Бухарин. Она до последнего момента ничего не знала. Мы ведь с вами все в единство играли. Мы не обратились к партии — это наша главная вина. Мы стали жертвами аппаратной закулисной борьбы, в которой равного вам, товарищ Сталин, нет.

Ленин. Николай Иванович, не сводите все к этому. Это было бы слишком просто. Когда в письме к съезду я назвал Сталина одним из самых выдающихся деятелей нашего ЦК, я и сейчас думаю, что не ошибался. Не сбрасывайте со счетов его незаурядные, выдающиеся организаторские и политические способности.

Бухарин. И нашу способность к компромиссам, жертвой которых мы стали. По ночам я иногда думал, а имеем ли мы право промолчать? Ведь речь идет о судьбе страны. Не есть ли наше молчание просто трусость? И не становится ли тогда наша буза, вся наша борьба со Сталиным просто онанизмом? И все-таки мы промолчали, ко всем своим прегрешениям я добавил еще одно, может быть, самое тяжелое. Мы сами себя загнали в угол. Испугались нарушить те каноны единства, в создании которых участвовали.

Сталин. Мне опять не нравится характер того, что происходит на сцене. У нас, между прочим, в спектакле еще Зимний дворец не взят.

Бухарин. А чего ты испугался?

Сталин. Я чувствую, куда дело идет. Такие вопросы не театрами решаются.