Дальний край

— Очень мне нравится, — говорил он. — Не страна, а радость. Я и не думаю теперь возвращаться. Бог с ней, с Россией, революцией. Тут останусь. У меня во Флоренции есть знакомые, предлагают работать на ферме, да я не хочу. Поживу в Риме, а там, может, в Генуе матросом наймусь. Посмотрю, по крайности, белый свет.

По случаю встречи решили выпить. Алеша повел их в кабачок, к своим друзьям на улицу Tavolini, где было знаменитое кианти.

С хозяйкой он держался запросто. Его принимали за художника, он имел кредит и чувствовал себя превосходно.

— Эрколе! — заорал он на маленького лакее, черного, с лицом философа.

— Fiasco chianti! Marca verde!

Эрколе гаркнул на него так же оглушающе:

— Pronti–i!

Это была игра — орать друг на друга, чтобы слышно было на Via Calzaioli.

Они просидели тут часа два. У Алеши были знакомые шулера, гадалки, и он угостил вином синьору Италию, жену Эрколе, — толстую судомойку с усиками на губе.

Лизавета подпила и хохотала. Выпил и Петя. Около двенадцати тронулись домой, напутствуемые лучшими пожеланиями.

Мужчинам не хотелось спать. Уложив Лизавету — хоть и не без протестов с ее стороны, — они направились бродить еще.

 

XLI

В двенадцать часов Флоренция почти пуста. Есть огни у Гамбринуса, на площади Виктора–Эммануила, да в кафе Рейнингауз, там же. В кафе Рейнингауз лакеи в красных куртках. За столиками иностранцы и много артистических молодых людей. Есть, конечно, и русские. Как во всех кафе rendez vous des artistes, кофе у Рейнингауза плох, но дух учреждения приятен.

Здесь они посидели недолго, выпили коньяку и отправились на S. Miniato. Почему они туда именно пошли, решить трудно, но так захотелось.

На берегу Арно, за башней S. Niccolo, Алеша неожиданно спросил:

— А ты знаешь, кого я в Риме встретил?

Петя не мог догадаться.

— Да, это нелегко. Твою прежнюю симпатию. Помнишь, Ольгу Александровну?

Петя замедлил шаг.

— Да не может быть? Как так?

— Очень просто.

Алеша закурил итальянскую сигаретку.

— Отец ее умер, она одна, живет теперь в Италии. Ну, Рим, русская колония, моментально и познакомился.

Петя сразу сообразил то, что давно приходило ему в голову: он не встречал ее нигде в России и не слышал о ней ничего.

Алеша помолчал и сказал:

— Ах, очаровательная женщина, прелестная! Я говорю вам это потому, что у вас давно все это было, да ты теперь и Лизкин муж: чудная!

Он сдернул с головы шляпу и хлопнул ею по колену.

— Что там прятаться, я ее люблю!

Петя ничего не сказал. Он шел задумчиво, постукивая тростью.

В его душе воскресло былое, он был выбит из настроения. Он, конечно, не любил уж Ольгу Александровну. Но ему дорога была ранняя юность, ее чистые, возвышенные чувства.

— Ты знаком с ней близко? — спросил он Алешу. Алеша ответил:

— Очень.

— Что ж, — сказал тихо Петя: — дай Бог вам счастья. Она, правда, прекрасная женщина.

— Мы говорили с ней много о тебе. Она хорошо о тебе отозвалась. Ты хотел бы ее видеть?

Петя ответил не сразу. Он не мог сказать решительно ни да, ни нет.

— Я думаю, — наконец, произнес он: — что этого не нужно. Не говоря уже о Лизавете, это и само по себе ни к чему. Что было, то было. Мы изменились, по–другому чувствуем. Наши пути разошлись.

Они медленно подымались по дороге к S. Miniato. Четырехугольная башня S. Niccolo осталась внизу. Стали открываться огоньки Флоренции.

Решетчатые ворота к piazzale Michelangelo были заперты. Солдат с плюмажем, в гетрах, пропустил их в калитку, и короткой, крутой тропинкой они пошли дальше. Журчали фонтаны. С каждым шагом город становился видней, обозначился знакомый изгиб Арно у Кашинэ, окаймленный цепью фонарей. Звонили полночь. Во Фьезоле кой–где блестели огни.

На скамье, на площадке, где стоит Давид, они сели. Никого не было сейчас тут, — лишь бродила пара сержантов — guardia, в штанах с лампасами и в треуголках.

Петя сел на скамью, Алеша лег, положив голову ему на колени. Шляпу он держал в руках и помахивал ею.

— Фу, ты Боже мой, — сказал он: — крутой подъем. А место чудеснейшее, это я всегда говорил. — Через минуту он прибавил: — Я повторяю, да это, ведь, все равно, нигде мне так хорошо не было, как тут в Италии. Удивительно хорошо.

— А вспоминаешь ты Анну Львовну? — спросил Петя.

Алеша повернулся и ответил:

— Да. Она была, а теперь ее нет. Я теперь полон другим. Некогда, я, ведь, живу минуту. Раз, два и меня нет. Не люблю философствовать, но должен сказать, что в своей жизни не чувствую никакого фундамента. Да мне и самому недолго жить, я уж знаю. Мне что–то очень хорошо, видишь ли. И это, наверно, скоро кончится.

— А ты боишься, что кончится?

Алеша вздохнул.

— Нет. Я, брат, раз в метель замерзал, другой раз меня в Москве драгуны чуть не застрелили — хоть бы что. Жить люблю, это верно, — он сел и улыбнулся: — а умирать, так умирать. Все равно не отвертишься.

Через минуту он сказал: