Дальний край

Так возились они часов до трех. Наконец, Зина стала зевать, да и Лизавета приустала. Один Федюка не трогался с места: его пришлось раскачивать.

— Я Бахус, — говорил он. — Захочу, так вот и не уйду.

— Уйдешь, уйдешь, голубчик, — сказала Зина покойно: — выкурим.

Федюка был недоволен, что выпроваживают, но повиновался. Поехал он в клуб.

— Ну, а вы ее провожаете? — сказала Зина Пете, подмигнув. — Желаю успеха!

Петя с Лизаветой вышли на улицу молча, и молча шли. Переулок был еще тише. Луна стала ярче, покойнее. В сквере около церкви деревья стояли под безмолвным убором серебра, и в молчании ночи, в светлых безлюдных улицах было что–то волшебное. Точно эта ночь существует однажды, и однажды есть Лизавета, мягко шагающая рядом по хрустящему снегу; однажды есть жизнь, еще такая молодая и полная света. Петя чувствовал, что его душа перегружена чем–то: в молчании Лизаветы, ее слегка даже робком шаге он улавливал то же.

Так миновали они старинные Молчановки, Собачью площадку, бульвар. Вот и их дом. У ворот сонный сторож, тихий двор, окна их квартиры, позлащенные луной. По лестнице они всходят медленно, будто не хочется. У двери Лизавета полуоборачивается. И вдруг, не понимая, что делает, Петя приближается и молча, страстно, радостно целует ее. Лизавета обнимает его — будто давно ждала — бледнеет и слабеет от волнения.

XVII

На другой день Петя проснулся довольно поздно. Первое, что он сделал — засмеялся чистым, почти детским смехом. Потом вскочил с постели, подбежал к окну и отдернул штору: сад почти весь занесло снегом. Снег висел белыми, тихими хлопьями на деревьях, и львы у ворот барского дома были наполовину запушены им. Петя понял, что это настоящая, отличная зима, что он молод, счастлив, и ему захотелось куда–то побежать, крикнуть об этом на весь свет. Но в квартире было тихо, лишь печь потрескивала: та спокойная и радостная тишина, что говорит о бодрости, работе, жизни.

Петя быстро одевался. В голове его клубились впечатления, чувства, и как-то он не мог даже разобраться в них. Вечер, смешной Федюка, возвращение, луна, поцелуи… Мог ли он подумать об этом за неделю? Все удивительно, все чудесно. На минуту вспомнилось ему лето, Ольга Александровна, и мгновенный озноб прошел по нем. Что же, измена? Ведь, он любил же ее? Мечтал, томился? Но все это мелькнуло, закрутилось и утонуло в водовороте иных чувств, здоровых, светлых, прорвавшихся в нем бурей. Может быть, да — измена. Пусть. Он знал только, что та же жизнь, что ставила ему западни, заставляла падать, ошибаться, страдать — теперь дохнула океанийским ветром. Хорошо или не хорошо он поступает — так надо. И если надо, то значит — хорошо.

Петя твердо и весело вышел в столовую. Да, вчера он целовал Лизавету, и он не отрекается, и впредь хочет и будет ее целовать. Он взрослый, влюбленный человек, а почему именно влюблен, он не знает: это его не касается.

В столовой никого не было; Алеша, очевидно, в своей академии, Лизавета куда–нибудь сбежала.

Прислуга, полька, жеманная и глуповатая, подала Пете кофе. Вид у нее был невинно–насмешливый, точно она хотела сказать: «ну, конечно же, я вчера все слыхала, я же такая скромная, я не позволю же себя целовать мужчине». «Чорт с тобой», — подумал Петя: — все равно. Он быстро пил кофе, хотел встать, но в это время позвонили.

Мальвина бросилась отворять. Через минуту, с тем же видом Девы Марии, сказала:

— Пани Зинаида.

Зина вошла полузанесенная снегом, розовая, блестя глазами.

— Лизы нет? — сказала она, подавая Пете руку, вся пронизанная смехом.

— Нет, — ответил Петя. — Я ее сегодня еще не видел.

— Не видел, не видел… — повторила Зина, как будто думала о другом. — Да. Можно у вас сесть на минутку?

— Пожалуйста. Кофе не хотите ль?

Петя стал что-то суетиться, а Зина сидела, смотрела на него и вдруг расхохоталась.

— Какой смешной, ах какой смешной! — Она покачивалась от смеху из стороны в сторону и приговаривала: «какой смешной!»

— Чего вы это? — спросил Петя, смутился было, потом принялся сам хохотать.

— Хорошо на свете жить, правда? — вскрикнула Зина. — Я сейчас бежала по Кисловке, у меня ноги горели, — кажется, всю Москву пробежишь!

Пете казалась эта Зина очень милой — она напоминала ему вчерашнее, была приятельницей Лизаветы, и с ней у него связывалось что-то радостное.

— Вы думаете, хорошо жить? — говорил он, наливая себе, в волнении, еще стакан кофе: ? да, я думаю то же.

? Ну какой милый! ? закричала Зина, вскочила и хлопнула его по плечу. ? Ладно, некогда с вами разговаривать, надо бежать. Скажите Лизе, что была.

И в минуту Зина выскочила из комнаты. Петя хотел сказать ей что–то вдогонку, но было поздно, да и все равно: то, что хотелось крикнуть, трудно было выразить словами.

Петя понимал это и был даже рад, что он один. Как всегда, когда бывал взволнован, он должен был ходить. И чем больше вокруг незнакомого народа, тем лучше.