Далгрен (ЛП)

Не то чтобы у меня не было прошлого. Скорее, — оно все время распадается на яркие и пугающие эфемеры настоящего. В длинном ландшафте, отрезанном дождем, почему-то негде начать. Когда бежишь, хромая, по канавам, проще не думать, о том, что она сотворила (что сотворили с ней, сотворили с ней, сотворили), но попытаться вместо этого восстановить произошедшее с расстояния. Эх, все это было бы намного проще, если бы не было на икре (если рассмотреть вблизи, она была бы цепочкой маленьких ранок, между которым — участки плоти; однажды я нанес себе такую же в саду, по ту сторону розового куста) той царапины.

Асфальт выплеснул его на обочину шоссе. Изломанные края мостовой затмевали ему зрение. Подкравшийся рокот, он услышал только, когда тот уже миновал. Он оглянулся назад: красные глаза грузовика слились в один. Он шел еще час, больше не видел машин.

Сдвоенная фура изрыгнула гудок за двадцать футов до него, сбросила скорость и остановилась, обогнав его еще на двадцать. Он ведь даже не голосовал. Он рванул к открывающейся двери, втащил себя наверх, захлопнул. Водитель — высокий, светловолосый, с угреватым лицом, невыразительной внешности — отпустил сцепление.

Он хотел сказать спасибо, но закашлялся. Может быть, водителю хочется поболтать? Иначе зачем останавливаться ради кого-то, кто просто идет по дороге!

Болтать ему не хотелось. Но ведь надо же что-то сказать:

— Что везете?

— Артишоки.

Приближающиеся огни расплескались по лицу водителя, заполняя щербинки.

И они тряслись дальше по дороге.

Он не мог думать ни о чем кроме: я ведь только что занимался любовью с этой женщиной, вот так, и в голову бы не пришло... Нет, тема с Дафной не пройдет...

Да ведь это же ему, ему хочется поговорить! Водитель без проблем пренебрег бы фатической благодарностью и болтовней. Независимость Запада? Он достаточно поколесил по этой части страны, что бы понять — это всего лишь маниакальный ужас.

Он откинул голову назад. Ему хотелось говорить и нечего было сказать.

Страх прошлого, чье лукавство выстроило на его лице улыбку, с которой губы боролись.

Через двадцать минут он увидел линию шоссейных фонарей и сел прямо, чтобы не пропустить разъезд. Он бросил взгляд на водителя, который как раз смотрел в сторону. Скрипнули тормоза, и автомобиль сбросил скорость серией рывков.

Они остановились. Водитель втянул изрытые оспой щеки, огляделся внимательно, по-прежнему невыразительный.

Он кивнул, вроде как улыбнулся, нащупал дверь, спрыгнул на дорогу; он все еще готовил слова благодарности, когда дверь хлопнула, и грузовик тронулся; ему пришлось отскочить, уклоняясь от угла фургона.

Машина, лязгая, уехала по боковой дороге.

Мы произнесли всего по фразе.

Что за странный обмен ритуалами, обессмысливающий общение. (Это страх?) Какие же чудесные и очаровательные ритуалы мы практикуем теперь? (Он стоял на обочине дороги, смеясь) Какое же усилие необходимо сконцентрировать во рту, чтобы смеяться в этой ветреной, ветреной, ветреной...

Здесь сходились подземный и надземный переходы. Он пошел... гордо? Да, гордо пошел вдоль низкой стены.

По ту сторону воды мерцал город.

Полумилей ниже, при портовом входе в него, языки пламени взмучивали дым к небу и бросали отражения на поверхность реки. Вот, ни одна машина не съехала с моста. Ни одна не въехала на него.

Контрольный пост был темен, также как и целая шеренга подобных ему. Он ступил внутрь: переднее стекло разбито, кресло опрокинуто, ящика в кассовом аппарате нет — треть клавиш на месте; некоторые покорежены. Некоторые стерты. Разбиты жезлом, киянкой, кулаком? Он провел по ним пальцами, слушая как они щелкают, сошел с засыпанного битым стеклом резинового коврика, через порог, на мостовую.

Металлические ступеньки вели наверх, к пешеходной дорожке. Но поскольку движения не было, он пересек две пустые дорожные полосы — металлическая решетка, втопленная в асфальтное покрытие, блестела там, где ее отполировали автомобильные шины, — переступил прерывистую белую линию, обутая нога на одной стороне, босая на другой. Перекладины вертелись рядом с ним, слева и справа. Пылающий город вдали сжался под слабыми, опрокинутыми отражениями собственных огней.

Он уставился в пространство, заполненное ночной водой и ветром, втянул носом воздух зарева. Порыв ветра разделил волоски на задней стороне его шеи; от реки надвигался туман.

— Эй, ты!

Он поднял глаза к неожиданному свету.

— А?.. — у перил пешеходной дорожки еще одна и еще одна рассекли темноту.

— Ты идешь в Беллону?

— Именно так, — прищурившись, он попытался улыбнуться. Одна, и еще одна, огни приблизились на пару шагов, остановились. Он сказал: — А вы... уходите?

— Ага. Там ограничения, если что.

Он кивнул.

— Но я не видел никаких солдат, ни полиции, ничего. Я сюда автостопом добрался.

— И как ехалось?

— За последние двадцать миль я видел всего два грузовика. Второй из них меня подбросил.

— А что насчет исходящих?

Он пожал плечами.

— Но, я думаю, девушкам не должно быть очень уж тяжело. В смысле, если машина будет проезжать, кто-нибудь да подкинет. Куда вы направляетесь?