Далекие огни

Потом, спустя 20 лет, уже став писателем и принимаясь за работу над романом о старой железнодорожной жизни, я кое-что вспомнил из ранней своей поры и подумал: ведь замысел нового романа зародился уже тогда, в первые годы моих железнодорожных скитаний. Тогда он тонул в потоке наивных фраз, в чудовищном нагромождении мрачных красок, но, помнится, и в этом словесном мусоре уже горел огонь большой обиды маленького человека против многих несправедливостей на земле.

Я чувствовал себя в те далекие годы горько обиженным среди сытых, бесправным среди благополучных мещан предоктябрьской поры. Теперь я думаю: без той давней, остро пережитой обиды, без «святого недовольства» жизнью не получилось бы из меня писателя.

После первой наивной повести я написал не одну книгу — романы «Суровая путина», «Семья Кудимовых», «Волгины» и другие, и каждая из этих книг была каким-то горячим куском моей собственной жизни. Такой автобиографической частью ее является и роман о былой железнодорожной жизни — «Далекие огни».

Г. Шолохов-Синявский

Прямо дороженька: насыпи узкие,
Столбики, рельсы, мосты,
А по бокам-то все косточки русские…

Я. А. НЕКРАСОВ. Железная дорога

Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить:
У ней особенная стать —
В Россию можно только верить.

Ф. И. ТЮТЧЕВ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I

От будки номер сто пятый до Овражного, маленькой степной станции, километра четыре. Извилистый двухколейный путь дважды ныряет в глубокие выемки, защищенные с обеих сторон высокими и густыми посадками из могучих чернокорых грабов, ветвистой приземистой ольхи, акации и дикой маслины. В темной чаще, как в настоящем лесу, в непогоду сердито гудит ветер, стонут и скрипят деревья. Запах скошенных по откосам трав, лиственной прели, древесной коры стоит здесь в летние погожие дни. Каждое деревцо, каждый кустик знакомы тут Володе Дементьеву.

Он и родился здесь, в широкой степи, среди покоящихся в вечном сне курганов, в маленьком кирпичном домике у самого железнодорожного полотна. Глухая дремотная тишина нарушалась только паровозными свистками да перестуком вагонных колес на стыках рельсов. Первыми звуками, ворвавшимися в уши малыша, были грохот проносящегося мимо будки поезда, звенящая дрожь оконного стекла, а первыми его игрушками — отцовская жестяная коробка из-под петард и засаленные сигнальные флажки.

У путевого сторожа Фомы Гавриловича Дементьева в живых четверо детей. Трое — сестра и два брата Володи — давно померли.

После смерти братьев к Володе были обращены все надежды отца. Старшая сестра Володи, Марийка, и еще две младшие — Ленка и Настя — в расчет не принимались. Когда Фому Гавриловича спрашивали о семье, он в первую очередь с гордостью упоминал о сыне, с прибавлением слова «единственный».

Единственного сына нельзя было не учить, и Володю отдали в Подгорское железнодорожное училище. Правда, чтобы Володя смог закончить школу, Марийку оторвали от учебы на третьем году — помогать матери по хозяйству, нянчить младших сестер. А Володю оставили в школе.

Понемногу он занял в семье особое место. «Володя читает… Володя готовит уроки… Володя должен учиться», — эти фразы стали в семье привычными, звучали так же, как «отец на линии», «отцу надо идти в обход — на работу».