Далекие часы

Вот как я обнаружила его. Он торчал из довольно обширных зарослей плюща. Один из старых белых столбиков с названиями местных деревушек, которые вырезаны на заостренных кусках дерева, указывающих в нужную сторону. «Майлдерхерст, — было написано на нем. — Три мили».

Остановив машину, я еще раз прочла надпись. У меня волосы зашевелились на затылке. Мной овладело странное шестое чувство, снова возникло туманное воспоминание, которое я пыталась поймать с февраля, когда доставили мамино пропавшее письмо. Я вылезла из машины как во сне и поспешила по указателю. Я словно наблюдала за собой со стороны, словно знала, что мне предстоит найти. И возможно, я действительно знала.

Они находились именно там, где я предполагала, в полумиле дальше по дороге. Из колючек вырастали высокие железные ворота, некогда величественные, но теперь кренящиеся под опасным углом. Створки опирались друг на друга, как будто вместе несли тяжкий груз. На небольшой каменной сторожке висела заржавленная табличка с надписью: «Замок Майлдерхерст».

Сердце быстрее и сильнее забилось в груди, когда я перешла через дорогу и приблизилась к воротам. Я схватилась за решетку обеими руками… ладони коснулись холодного, грубого, ржавого железа… и я медленно прижалась к ней лбом. Я проследила взглядом изгибы гравийной подъездной дорожки, которая поднималась по холму, вела по мосту и исчезала за пышной рощей.

Пейзаж был прекрасным, заросшим и меланхоличным, но не от него у меня перехватило дыхание. Внезапно я с абсолютной уверенностью поняла, что уже была здесь. Уже стояла у этих ворот, смотрела сквозь прутья решетки и следила, как птицы, будто клочья ночного неба, парят над ершистым лесом.

Детали с шелестом обретали плоть; я словно попала в ткань сна, словно вновь заняла то же место во времени и пространстве, что и прежде. Мои пальцы крепче сжали прутья, и я нутром узнала этот жест. Я уже делала это. Кожа моих ладоней помнила. Я помнила Солнечный день, теплый ветерок, играющий подолом моего платья… моего лучшего платья… где-то рядом маячит длинная тень матери.

Я покосилась на мать, наблюдая за ней, пока она наблюдала за замком — темным и далеким силуэтом на горизонте. Я страдала от жары и жажды, мне хотелось искупаться в покрытом рябью озере, которое я видела сквозь ворота, поплавать с утками, камышницами[5] и стрекозами, то и дело внезапно нырявшими в заросли тростника на берегу.

«Мама, — помнится, позвала я; она не ответила, и я повторила: — Мама?» Она повернулась ко мне; лишь через долю секунды искра узнавания осветила ее черты. А до того они хранили выражение, которого я не понимала. Она была для меня незнакомкой, взрослой женщиной, в глазах которой таились секреты. Теперь я нахожу слова описать тот странный сплав чувств: сожаление, нежность, горе, ностальгия, но тогда растерялась. И растерялась еще больше, когда она сказала: «Я совершила ошибку. Мне не следовало возвращаться. Слишком поздно».

Вроде бы я ничего не ответила. Я понятия не имела, о чем речь, и, прежде чем успела спросить, она схватила меня за руку, дернула так сильно, что у меня заболело плечо, и потащила обратно через дорогу к припаркованной машине. Я уловила незнакомые сельские запахи и аромат ее духов, ставший резче, кислинку там, где он смешался с раскаленным воздухом. Мать завела машину, и мы поехали. Я следила за парой ласточек через окно, когда услышала его: такой же жуткий всхлип, как тот, что издала мама при виде письма от Юнипер Блайт.

Книги и кенары

Ворота замка были заперты и слишком высоки, чтобы перелезть, хотя я не стала бы примериваться, даже будь они пониже. Я никогда не любила спорт и физические упражнения, а с возвращением пропавшего воспоминания у меня подкосились ноги, что никак не способствовало лазанию по заборам. Я испытывала странную отрешенность и неуверенность. Через некоторое время мне пришлось вернуться в машину и обдумать свои дальнейшие действия. Вариантов оказалось немного. В расстроенных чувствах нельзя водить машину, а Лондон слишком далеко, так что я завела мотор и на черепашьей скорости вползла в деревню Майлдерхерст.

На первый взгляд она показалась такой же, как и другие деревушки, через которые я проезжала в тот день: единственная центральная улица с лужайкой и церковью в конце и школой посередине. Я припарковалась перед местным клубом и живо представила ряды усталых лондонских школьников, грязных и растерянных после бесконечной дороги. Вообразила давний образ своей мамы, до того как она стала моей мамой, тогда она еще никем не успела стать, а только беспомощно шагала в неизвестность.