Далекие часы

Шла война, и у него было незаконченное дело, но солнце сияло в небе ярко и жарко, вода блестела серебром, деревья простирали разгоряченные ветви над головой, и Том решил, что будет просто непростительно, если он не прервется на минутку и не нырнет в воду. Пруд был круглым и красивым, с выложенным камнями берегом и деревянными качелями, подвешенными на огромной ветке. Том бросил ранец на землю и неудержимо захохотал. Вот так находка! Он расстегнул ремешок часов и осторожно положил их поверх сумки из гладкой кожи, купленной в прошлом году, его радости и гордости; сбросил ботинки и расстегнул рубашку.

Когда он плавал в последний раз? Уж точно не этим летом. Компания его друзей взяла напрокат машину и отправилась на море, чтобы провести неделю в Девоншире во время самого жаркого августа в их жизни, и он уже собирался к ним присоединиться, когда Джоуи упал, и у него начались кошмары, бедолага не мог заснуть, если Том не сидел у его кровати, рассказывая сказки о подземке. После Том лежал в своей собственной узкой кровати и грезил о море, пока жара сгущалась в углах комнаты; и все же он не слишком расстроился, по крайней мере, ненадолго. Он мало что мог сделать для Джоуи — бедного Джоуи с его взрослым телом, начинающим расплываться, и детским смехом; при звуках жестокой музыки этого смеха Том съеживался от боли и тоски по ребенку, которым Джоуи был, и мужчине, которым ему не суждено было стать.

Том высвободил руки из рукавов и расстегнул ремень, сбросил старую печаль, а вслед за ней и брюки. Большая черная птица закашляла над головой, и Том замер на мгновение, вытянув шею и уставившись в ясное синее небо. Солнце ослепительно сверкало, и он прищурился, следя за скольжением грациозного птичьего силуэта к далекому лесу. Воздух полнился сладкими ароматами, названий цветов он не знал, однако запахи ему нравились. Растения, птицы, далекое бормотание воды, бегущей по камням; пасторальные запахи и звуки прямо со страниц Харди; [41]Том был в восторге оттого, что они реальны и окружают его. Это его жизнь, и он наслаждался ею. Он прижал ладонь с растопыренными пальцами к груди; солнце грело его обнаженную кожу, будущее расстилалось впереди. Так чудесно было чувствовать себя молодым и сильным, здесь и сейчас. Он не был религиозным, но это мгновение, несомненно, было таковым.

Он оглянулся через плечо, лениво, ничего не ожидая. По характеру он не был нарушителем правил; он был учителем, должен был служить примером своим ученикам и принимал себя достаточно всерьез, чтобы пытаться быть таковым. Но день, погода, недавно разразившаяся война, доносившийся с ветерком неизвестный аромат придали ему непривычную дерзость. В конце концов, он был молодым мужчиной, а молодому мужчине нужно совсем немного, чтобы поддаться прекрасному свободному чувству, будто мирским удовольствиям следует поддаваться немедленно; а собственность и запреты, несмотря на свою благонамеренность — всего лишь теоретические диктаты, место которым в книгах, гроссбухах и речах нерешительных седобородых законников на Линкольнс-Инн-Филдс. [42]

Деревья окружали поляну; неподалеку скрывалась раздевалка; едва заметные каменные ступени вели куда-то вдаль, где царили солнечный свет и пение птиц. С глубоким удовлетворенным вздохом Том решил, что время настало. Над прудом нависал трамплин, и солнце нагрело дерево, так что он обжег себе ступни; мгновение он постоял, наслаждаясь болью. Плечи горели, кожа натянулась; наконец он не смог больше терпеть и, улыбаясь, побежал, подпрыгнул в конце, откинул руки назад и прорезал воду, точно стрела. Холод сжал грудь тисками; Том ахнул, вынырнув на поверхность, его легкие радовались воздуху, подобно легким новорожденного, сделавшего первый вдох.

Несколько минут он плавал, глубоко нырял, вновь и вновь поднимался на поверхность, затем лег на спину и раскинул руки и ноги, подобно звезде. Вот оно, совершенство. Миг, о котором твердили Вордсворт, Кольридж и Шелли, — безукоризненный миг. Том был уверен, что, случись ему умереть прямо сейчас, он умрет счастливым. Впрочем, умирать он не спешил, по крайней мере, в ближайшие лет семьдесят. Том быстро подсчитал: 2009 год, звучит неплохо. Старик, живущий на Луне. Он рассмеялся, медленно заработал руками и возобновил движение, закрыв глаза, чтобы согреть веки на солнце. Мир был оранжевым и усеянным звездами, и будущее Тома сияло его отраженным светом.

Скоро ему придется надеть форму; война ждала его, и Томасу Кэвиллу не терпелось встретиться с ней. Он не был наивен; его отец утратил ногу и часть рассудка во Франции; и он не питал иллюзий насчет героизма и славы, поскольку знал: война — дело серьезное и опасное. Том также не стремился отринуть свое настоящее, совсем напротив: ему казалось, что война — прекрасная возможность стать лучше как человек и как учитель.