Сказал, вновь на ручеёк, чудо весеннее, поглядел. Кому хорошо, кому не очень. С ним, отставным демократом, все, считай, в ажуре. Не ранен, не убит, даже не ушибся. Только лёгкий звон в ушах, как тогда, среди белых облаков — и знакомое шипение, словно
Ему хорошо, и с Женей обошлось, даже испугаться не успела. Только когда её в четыре руки с булыжника вздёрнули, поволокли сквозь орущую толпу, удивляться начала. Игорь здорово ударился — боком, где ребра сломанные, едва-едва сросшиеся. Крепкий он парень, Хорст Die Fahne Hoch, а сдержаться не мог — постанывал, губы кусал. Авось, обойдётся.
Даже Федору Березину повезло. Не убили, как показалось по страху и горячке, только ранили. И Геббельса-Лапчинского, что рядом с капитаном стоял, ранили — легко, в мякоть руки. Не рана, а самострел, за такие раны Особый отдел сразу в трибунал направлял.
Ничего, выдюжат!
А вот двоим из толпы совсем не повезло. Не десантники, не «каштаны» — просто любопытные. Обоих наповал.
Может, кому ещё не подфартило, но и Феди Березина с двумя трупами хватает. Позвонила Ева отцу, успокоила…
…А потом свой «Сименс» на FM-радио переключила. А там!.. Цивилизация! Со Страшного суда прямой репортаж организуют.
Стрелял и вправду мент. При полной форме, при штатном оружии. Все видели! Интересно, что пресс-центр МВД на этот раз придумает? Провокатор в краденой шинели затесался?
— Извини, Алёша, я тилькы на два часа отпросилась.
— Да, Варя, конечно. Пойдём к трамваю, провожу.
Если и вправду провокация? Тем более нельзя расслабляться. Кончились шутки, это уже не плакаты-бигморды, не болтовня на сайтах. Держись, товарищ Север, руководитель областного подполья!
…С Игорем поговорить завтра же, с утра. Он да ещё четверо — группа АГ-4 готова. Не новобранцы, в армии отслужили, не в кашеварах, не в свинарях. Хорст про оружие заикался, но с этим и погодить можно, иное требуется…
— Зря ты, малюня, зря! Я ж все вижу, не можешь ты без мэнэ. И я без тебя не можу. Иншу найдёшь, а меня все равно вспоминать станешь. Не потому, что такая я гарна, и ты такой гарный, просто нам лучше вместе. Сложились мы с тобой, малюня — як у конструкторе детском.
Ничего не ответил Алёша, руки в карманы куртки сунул. Словно весна внезапно кончилась, морозом февральским обернулась.
— Я ж тэбэ, Алёша, в мужья не зову…
— Почему?
Не хотел — само вырвалось. Спросил, пожалел. А Варя рассмеялась.
— Ой, малюня! Ты бидный, я — бидна, дытына родится — тоже бидной будет. А бидный — он злой, он никого не любит, всех винит, никого не прощает. Нет, Алёша, сначала в люди вырвемся, на ноги станем, а там… Як захотим. Зачем ждать того «там»? Не мучь себя, приходи, как раньше. Можешь даже шоколадку не покупать!
Вновь засмеялась, руку Алёшину сжала.
— Или ревнуешь, малюня? Так я вжэ взрослая, и ты — взрослый. Иногда уступишь — или сама кого биля сэбэ положишь. Бывает — и у меня, и у тебя, наверное. И у остальных бывает. Навищо нам из-за того друг друга кыдаты?
Дрогнул губами Алёша — сдержался. Философия, блин! А он хотел про «конспиративку» сказать, про то, что с деньгами уже не караул, а прописка хоть и дорого стоит, но запредельно.
Или не хотел? Денег не слишком много осталось, а «конспиративка» на то и «конспиративка», чтобы посторонних не пускать.
Варя — посторонняя?! А кто же ещё, товарищ Север?
— Що молчишь, малюня? Знову обиделся?
— Не знаю, Варя, не знаю. Я… Я позвоню, скоро, очень скоро!.
— Кныжку я читала, малюня, у сусидки взяла. Одного француза, фамилию забула. Так он пишет, что улица Позже на площадь Никогда ведёт. От ты сегодня на такой площади уже побував… А знаешь, Алёша, чего говорят? Переворот 26 апреля начнётся, как раз на роковыны Чернобыля. Другый Чернобыль…
— Второй Чернобыль? Второй Чернобыль… 26 апреля — Второй Чернобыль!..
ИЗ ПРИВАТНОЙ ПЕРЕПИСКИ-10.