— Неужели? — Он неуклюже развалился на своем стуле, всячески давая понять, что в подобной ситуации чувствует себя совершенно свободно. Покрывающие его лицо и шею ссадины были еще свежими и даже кровоточили, некоторые же были покрыты блестящей корочкой. Живыми на его лице оставались только зрачки, излучающие яркий свет из глубоких впадин, в которые были утоплены его глаза.
— Да, я слышал, вы хотели поговорить со мной.
— Совершенно верно, — сказал он, пока Долквист усаживался рядом со мной, а Лиф занял позицию у стены, приняв бесстрастный вид и сжав в руке дубинку, которой полицейские вооружены в ночное время. — Я уже давно хотел поговорить с вами, Патрик.
— Со мной? Но почему?
— Вы занимаете меня. — Он пожал плечами.
— Но ведь вы большую часть моей жизни пробыли в тюрьме, заключенный Хардимен…
— Пожалуйста, зовите меня просто Алек.
— Хорошо, Алек. Мне непонятен ваш интерес.
Он запрокинул голову с тем, чтобы очки, которые то и дело соскальзывали на кончик носа, вернулись на свое место.
— Воды?
— Простите? — спросил я.
Он кивнул в сторону пластмассового кувшина и четырех таких же стаканов, стоящих слева от него.
— Не хотите ли воды? — спросил он.
— Нет, спасибо.
— А чего-нибудь сладкого? — Он ласково улыбнулся.
— Что?
— Вам нравится ваша работа?
Я посмотрел на Долквиста. За пределами этих стен карьера превратилась в навязчивую идею.
— Надо же платить по счетам, — сказал я.
— Но это далеко не все, — сказал Хардимен. — Разве не так?
Я пожал плечами.
— Как думаете, вы будете заниматься ею и в пятьдесят пять? — спросил он.
— Не уверен даже, что в тридцать пять, заключенный Хардимен.
— Алек.
— Алек, — сказал я.
Он кивнул с видом священника, исповедующего своего прихожанина.
— Чем еще вы могли бы заниматься?
Я вздохнул.
— Алек, мы пришли не для того, чтобы обсуждать мое будущее.
— Но это не означает, что мы не можем этого сделать, Патрик. А? — Он поднял брови, и его изможденное лицо смягчилось выражением невинности. — Вы мне интересны. Доставьте мне удовольствие, ну, пожалуйста.
Я посмотрел на Лифа, он только пожал своими широкими плечами.
— Возможно, преподавать, — сказал я.
— Правда? — Он даже подался вперед.
— Почему бы нет?
— А что если поработать на большое агентство? — спросил он. — Слышал, они хорошо платят.
— Некоторые — да.
— Скажем, распространять благотворительные пакеты, полисы по страхованию жизни или что-нибудь в этом роде.
— Да.
— Вы уже размышляли над этим, Патрик?
Мне ненавистно было слышать, как он произносил мое имя, но я не мог определить почему именно.
— Я думал над этим.
— Но все-таки предпочитаете независимость.
— Вроде того. — Я налил себе стакан воды, и горящие глаза Хардимена впились в мои губы, поглощающие воду. — Алек, — сказал я, — что вы можете сказать нам по поводу…
— Вы знакомы с притчей о трех талантах?
Я кивнул.
— Те, кто скрывает или боится реализовать свои способности, они — «ни горячие, ни холодные» и будут отвержены Господом.
— Я слышал притчу, Алек.
— Ну и? — Он откинулся назад и поднял ладони вверх, насколько позволяли наручники. — Человек, игнорирующий свое призвание, «ни горячий, ни холодный».
— А что если человек не уверен в нем, в этом самом призвании?
Хардимен пожал плечами.
— Алек, если бы мы могли обсудить…
— Я думаю, Патрик, вас наделили даром ярости, гнева. Я уверен. Я увидел его в вас.
— Когда?
— Вы были когда-нибудь влюблены? — Он наклонился вперед.
— Какое это имеет отношение?..
— Так были?
— Да, — сказал я.
— А сейчас? — Он впился взглядом в мое лицо.
— Почему вас это волнует, Алек?
Он отпрянул назад и стал смотреть в потолок.
— Я никогда не был влюблен. Я не знаю, что такое любовь, я никогда не держал женскую руку в своей, никогда не ходил с девушкой на пляж, никогда не беседовал о повседневных делах: кто будет варить, кому убирать в этот вечер, надо ли позвать мастера для ремонта стиральной машины. У меня нет опыта по части всего этого, и иногда, когда я один, особенно поздно ночью, это вызывает у меня слезы. — На мгновенье он прикусил нижнюю губу. — Но все мы мечтаем, полагаю, о другой жизни. Нам всем хочется прожить тысячу различных жизней во время нашего земного существования. Но это невозможно, правда?
— Нет, — сказал я. — Нам не дано.
— Я спросил о ваших карьерных возможностях, Патрик, потому что верю, что вы знаковая фигура. Понимаете?
— Нет.
Он грустно улыбнулся.
— Большинство мужчин и женщин влачат свою земную жизнь однотипно, без всякого разнообразия. Жизни, преисполненные тихого отчаяния, и всем все равно. Эти люди рождаются, какое-то время существуют, испытывая при этом определенные страсти, увлечения и даже любовь, сопровождая все это мечтами и болью, затем они умирают. И мало кто это замечает. Представьте, Патрик, миллиарды таких людей, больше — десятки миллиардов на протяжении истории прожили, не оставив никакого следа на земле. Они вполне могли не рождаться вообще.
— Те, о ком вы так говорите, могут с вами не согласиться.
— Уверен в этом. — Он широко улыбнулся и наклонился ко мне, будто собирался поведать мне какой-то секрет. — Но кто будет их слушать?
— Алек, все, что мне нужно узнать от вас, это почему…