Дафнис и Хлоя

Как и положено в античной приключенческой повести, вскоре появляются пираты. Они угоняют скот, берут в заложники Дафниса и убивают пастуха Доркона, т. е. «Зоркого» – аллегория земного зрения, стратегически важного качества, но недостаточного для духовной прозорливости. Доркон успевает отдать свирель любимой Хлое – аллегория «филии», любви-дружбы, верной до смерти, правящей городами и государствами, но только не способной к бессмертию. Хлоя принимается играть на свирели, и скот, услышав дружелюбные звуки, звуки филии, бросается за борт и переворачивает корабль вместе с пиратами. Дафнис спасен, потому что кому покровительствует любовь-эрос, тот всегда уже спасен Спасителем-эросом.

Прошло лето, наступила осень, и средь спелых гроздей винограда забродила сильнейшая любовь героев. Они сами, словно опьяненные, не вполне понимают свои чувства; но знают только, сколь силен восторг этого чувства. Перед нами восторженная любовь, любовь-агапе, хотя так она и не названа в самом тексте, раскрывающем лишь Эрос – но мы знаем, что любая повесть движется недоговоренностями. Эту любовь испытывает война: всякий восторг должен быть проверен на подлинность звуком военной трубы; так уж повелось, воинственные поэты – всегда поэты восторга. Хлоя попала в плен, но как опять же принято в античной приключенческой повести, получила помощь свыше от Пана, высшего из чтимых пастухами богов, и спаслась.

Миновала суровая зима, настала цветущая весна. Хлое отбоя не было от женихов, но только Дафнис был ее избранником. Но как мог Дафнис устроить свадьбу? – по обычаям того времени, не за невестой водилось приданое, а жених должен был заплатить выкуп ее приемному отцу Дриасу, буквально, Дубовому – как бы царю над всеми священными рощами, господину и владыке волевых пророческих деревьев. Юноша не мог рассчитывать на помощь лесных богинь, но как в сказке, помогли ему водные богини, найдя для него кошелек – и да, как всегда, кошелек с историей, из той войны, которая шла осенью.

Дафниса подстерегала новая опасность: он был рабом и приемным сыном раба, и интрига чуть было не сложилась против него – он едва не достался богатому бездельнику. Но вдруг – чудесное совпадение, отец по знакам опознает сына: для нас это бульварный сюжет нахождения сиротой семьи, из самой дешевой мыльной оперы. Но для того времени это история, как сюжеты жизни не сводятся к интригам, даже если кажется, что история состоит из одних интриг. Интересно, что Хлое помогли найти родителей нимфы – вновь и вновь морские богини, чуждые привычного леса интриг, прозрачные в легкости своих замыслов, помогают сюжету быть ясным и убедительным.

В конце торжествует любовь как почтение: Дафнис и Хлоя, научившиеся всему, своим официальным браком предают себя во власть природных божеств, которые с самого начала их опекали. Пока официальный обычай не станет природным, пока привычки семьи и брака не станут способом предать себя небывалой щедрости, всегда щедрой чудотворной природе, до тех пор бессмысленны любой брак и любая природа. Опять неожиданно роман так похож на Евангелие, которое тоже ведь пастораль, весть Пастыря Доброго: бесплодна смоковница до тех пор, пока она следует только ходу времен года, но не являет ту щедрость, которая и есть ее подлинная природа. Конечно, Евангелие открыло «последние времена», новизну, превышающую любые времена года, совершенно неведомую пастухам Лонга, но в этом, наверное, единственное различие в понимании природы между одной и другой книгой.

«Дафнис и Хлоя» стали вдохновением для европейского пасторального романа, от ренессансного Якопо Саннадзаро до галантного Оноре д Юрфе. Пасторальный роман позволял соотносить сложную жизнь двора с простой жизнью пастухов, тем самым исправляя и государственные нравы. Новелла Лонга сделалась для Гёте образцом первого психологического романа, а для Мережковского, переводчика новеллы – первым исследованием разницы между языческими и христианскими настроениями.