Дада

Еще бросалась манера ее одежды. Она напоминала те иллюстрации из учебника ОБЖ, или стенгазет, где художник в годах, по мотивам своих убеждений о молодежи рисовал хулиганов. Он удивлялся, что можно заправить шелковую рубашку в треники с лампасами вышитыми золотыми нитками, а пышную юбку до пола закончить несуразными огромными кроссовками, как было в прошлый раз. Было ли это модой? Скорее нет, больше походило на издевательство над модниками, какая-то цыганщина. И смелость ее гуттаперчевой позы подходила к адидасам с лампасами, а ее лицо, какое то аристократическое, подходило хорошо к её белоснежной блузке. Она поставила локти на стол, и натянула ворот манишки до ушей, так что он скрыл ее до мочек ушей. И он сидел перед ней завороженный от ее глаз, и смотрелся в них как в черное зеркало, и видел там свой маленький-маленький силуэт. Глаза как у зверя, повадки как у ребенка. Она заплатила за себя сама – воспользовалась его невнимательностью. Он не возразил. После этой встречи она незримо заняла все его мысли. Не то чтобы он постоянно думал о ней – нет. Но из того черного зеркала ее глаз его маленький силуэт так и не выбрался.

Удача

Сразу после встречи они долго молчали. Но он не беспокоился. Скорее наслаждался. Он как будто замер, трепетно нес в себе это чувство весны и тайком подсматривал за ним в любую свободную минуту. Свободную от домашних хлопот, от вторжения жены. Которая как не кстати была сегодня особенно общительна. «Та квартирка у усадьбы Трубецких, помнишь? – говорила она неторопливо, расчесывая волосы электрической расческой с уймой кнопок. – Там еще где смешной метраж. Я вчера была там с Кристиной, мы решили делать зеркала. Много зеркал, компенсирует, там чуть-чуть буквально не хватает. Она говорит зеркала не надо, забирают энергию, ну а что? Лучше пусть забирают. Чем этот коридор в который носом сразу упираешься. Нет ничего хуже тесноты. Ты слышишь? Кстати, там рядом отличная клиника глаз, я там проверила зрение заодно. Сходи туда, мне Суля посоветовал, у него тоже по вечерам все плыло.» Суля это Сулейман. Розанову достаточно было кивнуть, повторить случайные слова из сказанного, откупиться, и снова незаметно достать из кармана свою невидимую шкатулку и погрузиться в люсид дрим где напротив него она, смотрит на него из шерстяной манишки и только по ее глазам он понимает, что она улыбается.

Прошли сутки или чуть больше, он забылся, снеосторожничал, забыл трепет перед этой хрупкой новой конструкцией в его жизни, и захотел чем-то поделиться. Это так хорошо попадало в одну канву с их болтовней! Обронил фразу, написал. Обронил, но оттуда ничего не откликнулось. Он ходил и прислушивался, ждал когда вернется что-то, загудит телефон, но ничего не возвращалось. Самыми страшными были две галочки напротив сообщения – прочитала. Он продолжал жить тот день как будто обычно, но внутри его закручивалась стальная пружина. «Затянул. Ну точно затянул! Надо было сразу писать.» Да и неспроста были те моменты холода. Он заметил их еще в ходе встречи – временами она вдруг закрывалась, забывала совсем слушать его и пропадала где-то в себе. Он не придал значения – теперь выходит зря! «Алё, Леня» – Гафт фыркнула на него, чтобы привлечь внимание – у нее были заняты руки. Надо было с чем-то помочь. Леня машинально кивнул, как будто откликнулся, но с места не встал. Сам в это время безмолвно молил, чтобы ответ на его зов пришел хотя бы до ночи. Гафт недовольно фыркнула и сделала все сама.

Молитвы его были напрасны. Лежал всю ночь замерев, иногда сваливаясь в дремоту. И когда он ходил по скользкой границе сна, то иногда оступался и вздрагивал. А один раз он снова попал в руки призрачного сновидения и почему-то встретил там доктора. Розанов пытался поздороваться с ним, но Любин его не узнавал, даже когда тот напомнил про их сеанс. Потом доктор его узнал, но почему-то был на него зол и пытался прогнать как какого-то назойливого попрошайку. Леонида Андреевича это возмущало, но сделать ничего не удавалось. С этим досадным чувством он в очередной раз вздрогнул и проснулся. И в этот раз обнаружил, что так и прошла вся ночь – по кромке бархатных штор уже просвечивало зарево.

Во время супружеской утренней церемонии пуговки блузки совсем его не слушались – то и дело выскальзывали из пальцев. Гафт уже давно застегнула манжеты и устала придерживать волосы – так долго он копошился.

– Ты плохо спал ночью.

– Зуб разболелся.

– А чего таблетку не выпил?

– Выпил, выпил, всё равно болело.

– Ты говорил во сне.

Два пальца сжали последнюю пуговку так, что она выскользнула.

– И что я говорил?

– Не знаю, не смогла разобрать.

– Жаль.