Дача на Петергофской дороге

— Да вздор, конечно! — повторил воин. — Я Рюриков старый товарищ; между отцом княжим и мною было братство кровное, сочетанное после побоища на великом поле-Окияне. Сыну его молодому я все в глаза сказать могу. Ты, князь, не знаешь этого. Ежели б Олег умер от булата, то выпили б мы охотно кубок в честь его; но он кончил дни свои в время мирное. Довольно того, что мы порадуем дух усопшего тризною, играми и пением так, как поминали и Рюрика, отца твоего.

— Вот нашел о чем толковать, — отвечал насмешливо на грубом наречии варяжский старый сотрудник Олега, — для чего на тризне не осушить кубка в честь полководца и брата? Он же не своею смертию пал, а ужален злым гадом. Ежели б у нас кто на пиру вздумал петь песню о морском витязе Лодборге, осмелился ли бы ты сказать, что он умер не от меча, не от стрелы, а в сырой тюрьме от ехидных змей?.. Да об чем нам говорить? Мало ли что мы сотворяем против родных обрядов? Какие мы обряды из отчизны сюда привезли? Все пошло по-славянскому, и припевы наши, и празднества наши, и азы наши, и морские сшибки… Все пропало!.. Пропал и Тор-буреносец, пропал и Один-стреловержец, а на место их Перун да Перкун иль Волос какой-то рогатый!..

— Для чего ж, — возразила молодежь варяжская, — теперь, что Олега старого не стало, для чего не завести все по-нашему? Пусть будет все по-скандинавски, и боги и язык! Зачем нам, норманнам, плясать по дудке славянской, кланяться уродливым и нищим их богам да коверкать язык свой на их наречие? Пускай же они говорят по-нашему; они же переимчивы, скоро выучатся.

— Да будет так! — воскликнул с восторгом устарелый слепец, сидевший возле Игоря. — Князь, сын мой! С благословением всех азов, построй храм Одину на высшем холме киевском и дай мне прежде смерти ощупать стены, посвященные отцу вековому, отцу кроволития, пожароносцу, богу шумному, бровистому, темному, супругу земли, сидящему над всеми морями северными!..

Тут старец, который в восхищении своем привстал было на дряхлые ноги, запыхавшись, сел на траву и, опустя голову, задремал.

— Пропадай их Перун! — закричала вдруг тьма голосов. — Заведем все свое! Да, князь Игорь, быть так.

Между тем Ольга, подбежавши к князю и пользуясь умножающимся шумом, стала сильно уговаривать его:

— Не слушайся отца и варягов: ты княжишь над славянами: а ведь что сделано Рюриком и Олегом, то все обдумано, все зрело. Можно ли меньшему одолеть большее? Если все славяне соберутся да вздумают обступить вас и выжить, как вы с ними сладите? Ведь вы топчете чужую землю, а не своя земля бежит что вода под ногами!

Игорь с видом равнодушия и даже насмешливо улыбаясь внимал советам мудрой Ольги, но внутренне соглашался с ней, тем более что он ни к одному, ни к другому богослужению не имел душевного усердия.

Славяне, тараща взоры на иноземцев, ловили иностранные слова, многим из них едва понятные, другим же нисколько. Богатый купец, уроженец ильменский, устарелый в делах торговых и давно изучивший варяжское наречие, сидел нахмуря брови и долго слушал во молчании; но вдруг подозвал своих одноземцев, стал рассказывать им, о чем идет дело и чего им пришлось опасаться. Все славяне обступили его и одногласно закричали:

— Так-то они хранят богов славянских! Так-то они почитают обычаи дедов наших! Скорей наши леса станут корнем вверх, чем мы позволим изменить дедовские законы. Предшественник его еще над землею лежит, не кончен еще похоронный пир, а уж они собираются перековеркать то, что для нас свято и мило. Не успел еще вступить в ладью, да вздумал уже ее опрокинуть.

— Да постойте, погодите! — прервал киевлянин Мстислав Многоуст. — Ведь еще Игорь Рюрикович ни слова не промолвил. Увидим, что он скажет; а варяги его пусть себе каркают. Без головы ноги не ходят, а я его знаю… он не хуже будет отца и дяди…

— Заступайся, заступайся, краснобай, — закричали новогородцы, — вам хорошо, киевлянам! Вы привыкли кланяться князьям! Хан хозарский научил вас творить низкие поклоны, а у нас на Ильмене спина жестка: боимся переломить. Небось у вас не являлся свой Вадим-богатырь? Да что с вами толковать? Ведь не с вами дело шло, не вам обещано было! Это наша забота! Дотронься-ка он до отца Перуна, так ему и в глаза не видать нашей дани!..

— Э! братцы! — закричал Мстислав. — Чего вы боитесь? Хоть бы он и захотел нас обидеть, так у него жена баба умная… не допустит!

— Слышите ли вы, что еще вздумал этот краснобай! — сказал новогородец, — жена не допустит. Давно ли бабы в совет пустились? Разве у вас уж наседки закудахтали громче петушиного?

— Да! ему можно за княгиню стоять, — возразил киевский купец, — эта курочка накудахтала ему клад порядочный. Она немало от Олега золотца достала, а он ей то из-за моря, то из Чуди парчицы да бисеру и всякой всячины, чем бабы любят охорашиваться. Не слушайте его: мы все в Киеве с вами заодно пойдем… Только тронь они отцов наших Перуна да Волоса, так мы их опять за моря швырнем!

— Дело! дело! — закричали все, кроме Мстислава.

— Семка, я пойду, — сказал киевлянин, — да в глаза им молвлю, что мы поняли их речи.

И все в один голос: