Дача на Петергофской дороге

Живо перешла Анна Гавриловна небольшое пространство от крыльца до своей барской калитки в церковную ограду. Но за оградой толпа народа была страшная. От сильного ветра боковые двери были заперты, и весь народ смурою теснящеюся волною приступом брал одни растворенные западные врата. «Подайся, пусти, расступись!» — не замолкал передовой лакей, светя фонарем и расталкивая народ во все стороны. Настя ему усердно помогала, и шествие счастливо поднялось до третьей ступени крыльца. Здесь что-то случилось с задним лакеем. Он поскользнулся или споткнулся на чью-то ногу и полетел вниз, то есть упасть за народом он не мог, но его отшатнуло, отбросило назад, и прикрывать шествия он уже более не мог. Волна народа залила, закрыла и стеной дюжих, неподатливых мужиков заступила шествие Анны Гавриловны. Скоро послышался писк оберегательницы греческой шубки и хранительницы коротенького шлейфа Анны Гавриловны. Анна выпустила его из рук и сама, затертая и замятая, осталась позади. С тем вместе толпа вышибла фонарь из рук передового лакея; но он и не нужен был более. Волны исходящего из церкви света уже освещали Анну Гавриловну. Она стояла на площадке крыльца перед распахнутыми дверями и, немножко оправляясь и крестясь, готовилась вступить в самую церковь. И она вступила. Здесь народ, без сомнения видя, кто идет, всеми мерами теснясь и расступаясь, давал дорогу лакею и идущей за ним Анне Гавриловне. Но с первого шага толпа смурых мужиков не думала оказывать той же чести ни Софье Мазаной, ни Насте Подбритой. Эти охреяны^{100} теснились и напирали с такою силою, что Настя, волею и неволею, выпустила руку Анны Гавриловны и оборотилась, чтобы свободными локтями постоять за себя… В ту же минуту Софью Мазаную как будто что отдернуло в сторону… Лакей оглянулся и не увидел более Анны Гавриловны! Ее не стало… «Ах, ах!.. Ах, батюшки! ах, родные мои!..» — металась в толпе Настя Подбритая, не видя ни за собой, ни перед собой Анны Гавриловны, ни белой атласной шубки ее. На Анну Гавриловну мгновенно накинули мужицкий сермяжный кафтан; толпа таких же серых мужиков окружила ее, и один из них, торопливо опуская ей на голову простую мужицкую шапку, шептал на ухо Анне Гавриловне: «Ах, моя желанная! насилу-то я дождался такого часу…» В ту же минуту Анну Гавриловну вывели из дверей церкви.

Между тем лакей, так же быстро ища глазами кругом и не встречая Анны Гавриловны, прорвался к Насте Подбритой. «Где барышня?» — глядел он как безумный, видя перед собою одних серых мужиков. И вдруг вопль пронесся по церкви: «Украли Анну Гавриловну!» Гаврила Михайлович услыхал крик, но это было далеко от него, и он не мог разобрать слов, пока гулом шепчущей толпы дошло до него и в самом алтаре повторилось слово: «Анну Гавриловну украли!» Служба почти приостановилась. Гаврила Михайлович рванулся в боковые двери; но он не знал и не видел ничего и опять воротился в церковь.

— Где украли? как украли? — бросился он в середину толпы, не видя лиц, не замечая никого. Настя Подбритая ухватилась ему за руку.

— Батюшка Гаврила Михайлович! Здесь, здесь! На этом самом месте с глаз украли ее!

Гаврила Михайлович, как щепку, отряхнул Настю с рукава, по-видимому не узнавая, кто она, и был уже на крыльце, в ограде, среди своего широкого двора.

— Розог! — прежде нежели закричать: «Лошадей!» — крикнул Гаврила Михайлович, и самые лошади в стойлах затопотали от этого крика. — Пуки розог со мной! Лошадей, лошадей! — повторил он.

И десятки их, дрожа на уздах и поводах, под седлами и без седел, высыпали на двор. И прежде чем Гаврила Михайлович успел машинально надеть шапку, поданную ему Комариною Силой и которую он совершенно позабыл в церкви, тройка лошадей с тележкой подкатила к Гавриле Михайловичу. Но здесь Гаврила Михайлович приостановился. Куда в догоню гнать? Вору одна дорога, а сыщику их десять. Никто из окружающих Гаврилы Михайловича не знал, не видал и, что называется, духом не чуял! И к тому еще на дворе рай земной. Мжица мжит и морозит, перед носом пальца своего не видать, и мало того, что ветер на все вой воет, к тому еще пономарь, в общем смятении, вскочил на колокольню и что есть силы бил и трезвонил в колокола, как на пожар. Народ, почитай как улей разбитых пчел, сыпал во все стороны; шумел, толкался куда зря. Ни дознать чего-либо, ни доспроситься: как? куда? не видал ли кто? — ничего было нельзя.

— На плотину! — крикнул Гаврила Михайлович и понесся туда.