Дача (июнь 2007)

Поэтому желательно, конечно, чтобы Крым не стал русским. Я понимаю, что говорю сейчас рискованные вещи, но Россия - сильный окислитель, она способна пропитать собою любую среду, и отпечаток ее лежит на всех колонизованных нами территориях. Вон и Украина все не смоет родимые пятна, и Прибалтика никак не избавится от советских рудиментов, наивно полагая, что для освобождения от них достаточно осквернить памятник. Мы накладываем отпечаток на все, к чему прикасаемся: все тут же начинает делиться на левое и правое, вертикальное и горизонтальное, потом дерется, потом впадает в летаргию, примирившись под гипнозом посредственности либо под пятой тирана… А Крым не должен идти этим путем. Он ничей, Божий, как говорил Мандельштам о стихотворных размерах. Его нельзя приватизировать. В этом смысле скромный украинский протекторат, загадочный статус автономии внутри Украины (которая и с центром-то никак не разберется - где ей думать о Крыме) - идеальный для него случай. Плохо, конечно, что Артек остается без присмотра, - но это и лучше для Артека: пока Украина решала свои проблемы, бесперечь меняя в детском центре начальство и менеджмент, его взяло под патронаж ЮНЕСКО, и проблемы начали потихоньку отпадать. Не худо было бы и весь Крым отдать под власть какого-нибудь мирового правительства, но до этой Касталии мы вряд ли доживем. А как бы хотелось! Зона абсолютного перемирия, пространство чистого искусства, перманентный бардак, который здесь и так… Оду, отдельную оду крымскому сервису! Слава Богу еще, что он не очень дорог. Но ведь при этом он практически никаков. Никогда, никогда не станет Крым здравницей мирового значения: я застал его в советские времена и помню те же перебои с горячей водой, ту же еду - помнится, кто-то из украинских начальников решил прогнуться перед Брежневым и пообещал ему, что Крым сам себя обеспечит мясом. А он не может обеспечить себя мясом, там пастбищ мало, ничто не пасется и не тучнеет. И потому кусок мяса в пансионате был праздником: подавали рыбу, почему-то непременно с запеченной в ней бумагой. То есть как бы вместе с оберткой, наверное. Вообще, кормили отвратительно, медицина была так себе, всеобщая левантийская сладостная леность, - но как-то это не раздражало, как не раздражает и теперь. Среди этой природы с ее италианской роскошью зачем еще и сервис? Дикость нужна, первобытность. Заросшие тропинки. Полуразвалившиеся советские санатории - правда, в Кисловодске их еще больше - придают местности окончательно римский колорит.

Почему здесь так хорошо пишется, рисуется, думается? Не потому, конечно, что наличествуют море, небо, опять-таки кипарисы и прочие непременные атрибуты южного рая: все это, в принципе, есть и в Сочи, где написать две строки, по-моему, подвиг. Дело в том, что Крым сам по себе явление пограничное, тонкая и острая грань, а именно на границах острее всего ощущается Божественное присутствие. Творить вообще легче всего на рубежах, на исторических переломах, в энергетичных, насыщенных местностях, сменивших много владельцев. Такие местности должны быть лакомы, чтобы за них хотелось подраться. Про Крым лучше всех сказано у Мандельштама: «Где обрывается Россия над морем черным и глухим». Там действительно обрывается Россия. «Где вокруг шатров средь долины вольные костры расцвели, звонкие поют тамбурины, влажные шумят ковыли. Край Земли». Это другой поэт, написавший две лучшие песни о Крыме, но ни разу там не бывавший, не считая кратковременного пребывания в Керчи.

Пограничье тут ощущается во всем: Крым действительно существует на стыке роскоши и нищеты, новизны и архаики, греческой и генуэзской культуры, здесь встретились Россия и Украина, а раньше столкнулись Россия и Англия, и то, что Крымская война развернулась именно в этом раю, тоже весьма символично. Война и рай - контраст вечный, о нем замечательно у Лимонова, где про «Войну в ботаническом саду». Через Крым прокатывались бесчисленные колонизаторы, цивилизаторы, гости, туристы, наступающие и отступающие армии; получилось так, что именно за его остренький крючок, вдавшийся глубоко в Черное море, пытались уцепиться последние остатки Белой России - и именно отсюда они отчалили навсегда. «Остров Крым» - здесь Аксенов уловил нечто очень точное и вечное: он должен быть островом, где уцелели реликты. Пелевин предположил, что именно здесь укрылись греческие боги, которых предали греки. Почему бы здесь не уцелеть старой России, островком которой - заповедником Серебряного века - был волошинский Коктебель до самой смерти владельца? Крым, где доживали чахоточные, как раз и есть странное пространство вечного умирания, таяния, исчезновения - но всегда не до конца. Что-то подобное чувствуется только в Венеции. В общем, «чахоточная дева», - почему сюда и ездили в основном чахоточные. Все поражения здесь оборачиваются победами - так и Крымская война дала России Толстого. Те, кому не нравится Толстой, могут утешаться тем, что именно Крымская война освободила крестьян: не будь того поражения, Николай I прожил бы еще не одно десятилетие.