Да, та самая миледи

Пришлось изнывать от любопытства почти полмесяца, но ранним утром пятнадцатого сентября взмыленный гонец Его Высокопреосвященства господин де Витри поднял на ноги весь особняк, топая своими высокими сапогами и требуя срочно поднять миледи.

Ненавижу ранние вставания, и вся челядь это знает. Доведено до их сведения это было самым наглядным образом. Поэтому желающих подвергать свою жизнь опасности не было. Лакеи переминались, находя тысячи отговорок и ссылаясь на то, что подобные действия в такой неурочный час входят в обязанности камеристок. Камеристки, сообразив, чем дело пахнет, вообще таинственно испарились.

С другой стороны, де Витри тоже был не подарок и, как всякий гвардеец, ждать не любил, поэтому, в конце концов, он с проклятиями ринулся наверх, грозя слугам адом и преисподней.

Ад и преисподняя его и встретили.

Спасло де Витри от увечий только клятвенное уверение рассказать обо всем, что творилось в Париже. Но сначала я вскрыла письмо.

«Миледи! Будьте на первом же балу, на котором покажется герцог Бекингэм. На его камзоле будут двенадцать алмазных подвесок; приблизьтесь к нему и отрежьте две из них.

Когда завладеете подвесками, дайте мне знать незамедлительно», — писал кардинал.

Судя по рассказу де Витри, дело обстояло следующим образом.

Его Высокопреосвященство решил разыграть небольшую галантную комбинацию. С помощью камер-фрейлины королевы госпожи де Ланнуа на собственной писчей бумаге Анны Австрийской было составлено маленькое письмецо, в нежных выражениях призывающее влюбленного герцога в Париж. Печать тоже была подлинной, а почерк искусно подделан.

С помощью этого письма надеялись привлечь Бекингэма в Париж, а там раз и навсегда вывести из игры путем громкого скандала.

Ставка делалась на события последних лет, которые с удовольствием смаковали при всех дворах Европы. Первый министр английского короля имел наглость избрать предметом своей любви французскую королеву. «Ах, как это возвышенно! — шептались восторженные девицы. — Ну прямо Ланселот и королева Гвинерва! А белокурый герцог такой красавец!»

С белокурым красавцем герцогом у меня, как и у множества дам при английском дворе, были тесные телесные отношения. Может быть, чуточку более тесные, чем у прочих, потому что он любил блондинок, а для меня был лучшим источником сведений, какой только можно представить.

Герцог Бекингэм, безумно влюбленный в королеву, охотно позволял сострадательным красавицам утешать себя, безутешного, и в меру женских сил скрашивать его одинокий досуг. Было и смешно, и грустно.

Я думаю, что в этой истории мужчинами двигала отнюдь не любовь, но лишь отращенная до невыносимых размеров гордыня. Вызов. Бекингэм упивался своим чувством к королеве, тем, что он осмелился полюбить ее и довел свое чувство до сведения всего мира.

Бекингэм великолепный, Бекингэм неотразимый, пылкий Бекингэм, любимый королевой…

По-моему личному мнению, Бекингэм в первую очередь любил весь тот шум вокруг собственной персоны, а потом уж сам предмет ухаживания.

В конце концов, не он первый и не он последний смертный, который любил королеву. И, насколько я знаю из рассказов своей кормилицы, даже бывали случаи, когда все кончалось благополучно. Людовик Орлеанский все-таки добился Анны Бретонской, правда, ему пришлось стать королем. С другой стороны, Мария Английская предпочла отказаться от короны вдовствующей королевы Франции, но остаться со своим любимым Суффолком, пусть и простой герцогиней. Меньше шума и больше дела — и глядишь, все бы сложилось совсем иначе.

Но, боюсь, герцог затеял весь этот эпатаж лишь для того, чтобы привнести в свою скучную жизнь чуточку перца.

Людовик Тринадцатый… Роль оскорбленного супруга он играл с большим удовольствием, но его главное чувство к Анне Австрийской можно определить одним словом — равнодушие. Он был гораздо умнее, чем казался окружающим, и массу усилий положил на то, чтобы они этого не заметили.

Хотя отказать себе в удовольствии лишний раз пошпынять супругу не мог, даже потому, что громогласное посягательство на украшение чела короля рогами наносит ущерб престижу государства. Вершилось бы дело тихо и незаметно, а не с таким треском и блеском, глядишь, Людовик Справедливый был бы только рад, что жена чем-то занята.

Я злая, да? Еще нет.

Король вообще не любил женщин, особенно коронованных. Натерпевшись в детстве от деспотичного и вздорного характера матери, он, уловив эти же черточки в характере молодой супруги, возвел между нею и собою непроницаемую стену. Другой вопрос, может ли королева, не обремененная государственным умом, не быть деспотичной и вздорной? Noblesse oblige.

Прекрасная Анна Австрийская… Не такая уж, прямо скажем, и прекрасная.

Нет, все правильно, она была прекрасной. Для королевы.