Да, та самая миледи

Ну уж не Вам, дорогой брат, об этом рассуждать. Вы из числа тех, кто радостно идет по протоптанному следу, будь то обнаружение чужого клейма или посещение, к примеру, девушки, которую до вас уже обесчестил другой благородный человек.

Главное для Вас, что все так делают, значит, Вы не хуже остальных.

– Рычите, сколько Вам угодно! – бросил Винтер, еще крепче сжимая шпагу. – Но не пытайтесь укусить! Потому что, предупреждаю, это послужит Вам только во вред: здесь нет прокуроров, которые заранее определяют права наследства, нет странствующего рыцаря, который вызвал бы меня на поединок из-за прекрасной дамы, которую я держу в заточении, но у меня есть наготове судьи, которые, если понадобится, сумеют справиться с женщиной, настолько бесстыдной, что она при живом муже осмелилась сделаться женой моего старшего брата, лорда Винтера, и эти судьи, предупреждаю Вас, передадут Вас палачу, который сделает Вам одно плечо похожим на другое!

И еще поэтому я ненавижу грандов!

Один владетельный придурок, полновластный хозяин в своих землях, без правил и закона учинил дикую казнь жене, а затем исчез, устранив всякую возможность считать его живым! Второй такой же угрожает мне учинить расправу силами своих карманных судей за то, что мой драгоценный супруг сказался мертвым!

Тысячу раз был прав Ришелье, когда говорил, что надо выжигать эту раздирающую страну заразу, учить их на плахах тому, что называется любовью к родине, к государству, чьим нервом они являются, что пока не будет в стране власти одного короля и одного закона, порядка ждать бесполезно! Так и будут вершить в своих землях суды над неугодными людьми, попирая все человеческие и божеские законы, опираясь лишь на собственное самодурство, подлецы!

А с какой злобой Винтер вспомнил о прокурорах! Для него, помнится, было большим ударом после смерти старшего брата узнать, что он не много выиграл от такой тщательно продуманной утраты! И эта пьяная, шатающаяся по грязным девкам в мерзких кабаках свинья смеет обзывать меня бесстыдной женщиной, прокравшейся на супружеское ложе его брата! Безупречный лорд!

Похоже, Винтер испугался, увидев, как изменилось мое лицо. Но, желая заглушить в себе, вооруженном до зубов мужчине, страх перед безоружной женщиной, он продолжал громким голосом:

– Да, я понимаю, что, получив наследство после моего брата, Вам было бы приятно наследовать и после меня!

Ну что Вы, лорд, крайне неприятно…

– Но знайте наперед, – кричал Винтер. – Вы можете убить меня или подослать ко мне убийц – я принял на этот случай предосторожности: ни одно пенни из того, чем я владею, не перейдет в Ваши руки! Разве Вы недостаточно богаты, имея около миллиона? И не пора ли Вам остановиться на Вашем гибельном пути, если Вы делали зло из одного только ненасытного желания его делать?

В эту минуту у меня мелькнуло сомнение: а не свихнулся ли, в самом деле, мой дорогой брат? Эти громкие (в прямом смысле) слова говорит человек, который имеет неопровержимые доказательства, что теперь у меня нет ни единого су? Человек, имеющий свидетелей, подтверждающих, что мой второй брак не только недействителен, но и противозаконен? А уж его жалкая по сравнению с моим миллионом трехсоттысячная рента для меня также достижима, как казна Тауэра. Но вот мой миллион теперь практически весь его, достаточно предъявить прокурору показания де Ла Фера!

Так чего же он орет как резаный, что я его собираюсь убить, если он хочет держать меня тут до скончания века?

И вообще, не предназначены ли эти громкие звуки для тех, кто находится за дверью, а вовсе не для меня?

– О, поверьте! – прошипел Винтер, неожиданно с крика переходя на зловещий шепот. – Если бы память моего брата не была бы для меня священна, я сгноил бы Вас в какой-нибудь государственной тюрьме или отправил бы в Тайберн на посмешище толпы! Я буду молчать, но и Вы должны безропотно сносить Ваш плен!

Ах, вот чего мы боимся! Не священная память брата, а мои неудобные показания удерживают его от помещения меня в Тайберн или другую тюрьму! Мы предпочитаем решить дело по-семейному: тихие убийства, негромкие аресты, еле слышные казни…

– Дней через пятнадцать – двадцать я уезжаю с армией в Ла-Рошель, – торопливо говорил деверь, – но накануне моего отъезда за Вами прибудет корабль, который отплывет на моих глазах и отвезет Вас в наши южные колонии. Я приставлю к Вам человека, и, будьте покойны, он вышибет Вам мозги при первой Вашей попытке вернуться в Англию или на материк.

Вот и все прояснилось: меня пристрелят при попытке к бегству, лишь судно отойдет от порта на расстояние пушечного выстрела. И выкинут где-нибудь в открытом море.