Да, та самая миледи

Он взял со стола чашу.

Я хотела протянуть к нему руки и вдруг поняла, что ничего не протягивается. У меня нет рук.

Человек заметил ужас в моих глазах и одним успокаивающим движением руки прогнал его прочь.

– Не бойтесь, руки у Вас есть и скоро будут в полном порядке. Пейте, я подержу сам.

Он поднес чашу к моим губам, и я напилась.

– Ваше имя, сударыня?

– А… Анна…

Боже, какой сиплый, страшный, старческий голос…

– Замечательно, Анна. Вот Вы уже в состоянии говорить.

Да, слова с трудом, но произносились. Но теперь я не стала ждать, когда меня приласкают, а потом повесят во второй раз, и сразу спросила:

– Милостивый государь, Вы видели мое клеймо?

– Сударыня, – опять очень мягко сказал человек. – Вы в обители милосердия, где страждущим не задают никаких вопросов. Не волнуйтесь.

– Сударь, я не волнуюсь. Я хочу, чтобы Вы знали правду. Не от меня. Сами.

Сиплым голосом я все-таки выговорила очень важные для меня слова.

Незнакомец цепко оглядел меня, глаза его не перестали быть умиротворяющими, но елей из них исчез. Зато появился огонек интереса. Речь его стала более сухой и деловой, без успокаивающих интонаций.

– Если я правильно понял Вас, сударыня, Вы хотите, чтобы я узнал все о Вас? Все, что связано с клеймом?

– Да.

– Почему Вы не хотите рассказать сами?

– Зачем? Всем все равно.

– Хорошо, я сделаю все, что в моих силах. Кто Вы?

– Графиня де Ла Фер.

– Дерево – дело рук Вашего мужа?

– Да.

– Вы обвенчаны?

– Три месяца назад в Берри. Поднимите церковные записи.

Человек записывал мои слова.

– У Вас есть родственники, которые могли бы Вас забрать после выздоровления?

– Брат Робер, священник, брат Жерар, палач. Больше никого.

– Этого пока достаточно. Я проведу расследование. Отдыхайте, Анна.

Человек встал, открыл маленькую полукруглую дверь, углубленную в толстую стену, и вышел. Я осталась наедине с белыми стенами. «Не верьте мне, – с тоской думала я, пока не заснула. – Проверьте все, поднимите все бумажки, найдите свидетелей. Узнайте правду. Ничего, кроме правды».

Сколько времени отсутствовал незнакомец в рясе, не знаю. Времени не было. Появлялась женщина в монашеском одеянии, кормила и перепеленывала меня, смазывала маслом пролежни и туго перебинтовывала свежей полотняной лентой мою голову. Руки по-прежнему не шевелились, тело было безучастно даже к боли.

Я пыталась считать ее появления, но скоро сбилась, потому что голова разучилась считать до пяти.

«Три прибавить два, три прибавить два…» – повторяла как-то я все утро, пока солнечные лучи двигались по белой стене от угла до двери. «Три прибавить два…» – это превращалось в заклинание, я могла повторять это до бесконечности, но сложить никак не могла. «Три прибавить два…»

Потом человек появился опять. Он встал у дверей, посмотрел на меня и сказал:

– Расследование завершено, сударыня. Я знаю, что Вы невиновны. Не бойтесь. Остальное я поведаю Вам потом, сейчас Вы еще слишком слабы. – И исчез, закрыв дверь.

Я почувствовала горячие слезы, сбегающие из уголков глаз по вискам к ушам. Очень глупо и смешно плакать, лежа навзничь.

Прошло время, и мне разрешили полусидеть, опираясь на груду подушек в изголовье. Я попросила зеркало.

Дородная монашка с добрым, но глупым лицом вдруг спросила:

– Деточка, ты была красивая?

Я медленно опустила голову. А какая я была?

– Да, красивая.

– Тогда не надо.

– Дайте, сестра!

Пожав плечами, монашка принесла круглое зеркальце и поднесла его к моему лицу, с интересом наблюдая за мной. В зеркале была не я.

Не было волос, полотняная лента туго охватывала мою лысую олову, лоб и подбородок. Нос заострился, щеки ввалились. Глаза смотрели из темных синюшных провалов диким кошачьим взглядом. Белые губы были покрыты тонкими поперечными морщинками.

Ну что же, это тоже я. И все-таки живая. Могло быть и хуже.

Благодарю тебя, Господи…

Я растянула губы, заставляя их улыбнуться. Лицо в зеркале оскалилось прямо по-волчьи, страшно оголились покрытые желтым налетом зубы. Я сомкнула губы и улыбнулась еще раз. Я вспомню, как улыбаются, я обязательно вспомню!

Раз за разом я заставляла вернуться ко мне мою улыбку. Монашка не протестовала, она стояла столбом с зеркалом в руках и, видимо, не могла прийти в себя от изумления. Постепенно губы порозовели.

Уже нормальной улыбкой я улыбнулась себе и вдруг заметила, что в зеркале мне лукаво улыбнулись в ответ мои голубые глаза, дрогнули все еще черные, несмотря ни на что, ресницы. Вот так! Я живая, значит, я буду опять красивой!

– Теперь, сударыня, я за Вас не тревожусь! – раздался голос. Оказывается, человек в рясе давно вошел в келью и наблюдал за нами. Его не заметила ни монашка, ни я.

– Если женщина улыбается себе в зеркале, значит, ее здоровью ничего не угрожает, – продолжил он. – Спасибо, сестра, идите.

Монашка нехотя вышла.

– У меня для Вас много известий, сударыня, прямо не знаю, с какого известия начать.

– Начните с плохого, сударь, – попросила я.

– Ну уж нет, давайте начнем с хороших.

Сердце у меня защемило. Значит, дела идут плохо.

– Анна, Вы очень хорошо идете на поправку.

– Так.

– Волосы у Вас просто острижены и скоро отрастут.

– Очень рада.