Да. Нет. Не знаю

Разумеется, ни о чем подобном младший Коротич вслух и не заикался: он просто молча делал свое дело, избегая общения с отцом, взгляд которого вызывал в нем тоскливое и гнетущее чувство вины. Поэтому, когда решение о переезде обернулось реальностью, ощущение вины в юноше усилилось. Профессор Коротич наотрез отказался сопровождать собственного сына в Москву и на сообщение о том, что тот стал студентом первого курса механико-математического факультета МГУ, отреагировал вяло, сопроводив это словами: «К чему изобретать колесо? От добра добра не ищут».

Понимая, что обижает сына, старший Коротич не находил себе места, переходя от одного портрета жены к другому, но признаться самому себе, что он просто тоскует по этому белобрысому и с виду тщедушному мальчику, ему не хватало мужества. «Временное неудобство, – пытался он рационально объяснить новые чувства, сидя в полумраке своего кабинета с давно остывшим стаканом чая в руках. – Выучится, вернется».

«Не вернется», – подсказывала ему интуиция, но он гнал от себя дурные мысли, пытаясь представить, что рано или поздно все будет хорошо.

Узнав о планах сына, приехавшего домой, в Ленинград, на первые в своей жизни студенческие каникулы, профессор Коротич понял, что мечтам не суждено сбыться. И, чтобы скрыть свое разочарование, предложил партию в шахматы. Впервые за столько лет его послушный и мягкий Миша отказался от игры, объяснив это тем, что хотел бы просто поговорить.

– Одно другому не мешает, – заметил отец.

– Мешает, – возразил ему сын.

– Тогда о чем ты хочешь со мной поговорить? – поинтересовался старший Коротич и подумал, что сын сейчас произнесет традиционное «о маме», но Миша молчал, видимо, размышляя над тем, в какую форму облечь мучительный для себя вопрос.

– Почему ты никогда не был со мной ласковым?

Профессор растерялся, и у него предательски задрожали руки. Чтобы скрыть это, он даже засунул их в карманы:

– Я не люблю все эти телячьи нежности. И потом – я никогда не опускался до криков в твой адрес. Никогда не унижал тебя лишними замечаниями. Всегда давал тебе право на самоопределение. Никогда не вмешивался в твои отношения с товарищами… Я уважал тебя и общался с тобой, как с равным. Откуда этот вопрос? Разве ты был чем-то обделен?

– Ты ни разу не погладил меня по голове, – опустив глаза, произнес Миша, понимая, что следующий вопрос, который он собирался задать отцу, может привести к полному разрыву между ними.

– Это неправда, – разволновался профессор и начал расхаживать по кабинету.

– Это правда, – продолжил его сын. – Знаешь, у меня всегда складывалось впечатление, что я тебе мешаю.

– Нет, – поторопился ответить старший Коротич, а через секунду добавил, присев рядом: – Хотя, если быть честным…

– Я так и думал, – проронил Миша и коснулся отцовской руки: – Но я же не виноват…

– А кто виноват? – чуть громче, чем обычно, произнес профессор. – Кто виноват в том, что ее не стало?

– Но ведь ты тоже…

– Что я тоже?

– Ты тоже имеешь отношение к моему рождению.

– Если бы я знал, что так будет, то настоял бы на том, чтобы Эмма отказалась от этой дурацкой идеи – иметь детей во что бы то ни стало. У нее было больное сердце, – смягчившись, объяснил он сыну и постучал по ручке дивана своими длинными пальцами. – Что это меняет теперь?

– Ничего. Но, знаешь, очень тяжело жить и постоянно чувствовать себя виноватым в маминой смерти.

– Какая глупость! – отрекся от своих слов профессор.

– Это не глупость, – не поддался на отцовскую уловку юноша. – Ты подчеркивал это всегда.

– Но я тоже живой человек, – сдался старший Коротич.

– И я, – напомнил ему сын и отвернулся. – Мне тяжело приезжать домой.

– А от меня что ты хочешь?

– Свободы, – самонадеянно потребовал Миша.

– Ты свободен, – молниеносно отреагировал профессор. – И ты можешь не утруждать себя ничем. Как-нибудь переживу. Мне не впервой терять близких.

– Папа, но я же не умер.

– Умер я, – отрешенно произнес старший Коротич и резко встал. – Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – автоматически ответил растерявшийся юноша и молча проводил взглядом выходящего из кабинета отца.