d3257173e6e84c0dbd07778660e8d04c

Она запахнула полы пальто, перекрывая доступ к своему телу, закрывая все пути для отступления. После этого разговора у них точно ничего не получится. Не в этой жизни по крайней мере. Они упустили свою возможность…

— Может, оно и к лучшему, — произнесла она, отворачиваясь и направляясь вперед. Поблескивающий снег был единственным, что разбавляло этот мрак. Скрестив руки на груди, Елена шла вперед, сжимая зубы и находя в себе силы не закричать. Она плакала, она чувствовала, как ее согревает нечто новое, более теплое, но продолжала идти вперед.

3.

Когда Тайлер повернулся к ней, Кэролайн осталась на расстоянии двух или трех шагов от него. Она, скрестив руки на груди, внимательно смотрела на парня. Ртуть в венах бурлила уже не так, как раньше, но Б-52 еще притуплял разум, а эмоции еще были на пике.

Локвуд улыбнулся, повернувшись к девушке. Он огляделся, а потом вновь уставился на Форбс, а на его губах все еще была эта глупая улыбка. В глазах парня Кэролайн прочитала недоумение.

— Брось, — она закатила глаза, пройдя мимо. От нее пахло морозной свежестью. Мельпомена. Или Тайлеру просто нравятся имена на «М»? — Это же… Это великолепно!

Она подошла к краю платформы, уставившись на исписанную баллончиками грязную стену. Тайлер подошел и встал рядом. Он пытался увидеть тоже, что видела Кэролайн. У него не получалось. Потому что в Кэролайн еще жил ребенок, верующий во что-то хорошее. В Тайлере этого ребенка уже не было. Не стало, вернее. Не стало совсем недавно. В Мексике.

— Ты серьезно? — он посмотрел на девушку. Кэролайн улыбнулась, а потом повернулась к парню всем корпусом. Завтра у нее будут болеть голова и руки. Скорее всего, она даже пожалеет об этом моменте. Но в эту минуту, Тайлер готов был поклясться, она была бесконечной.

— Ты ожидал другого, да? Ожидал какого-нибудь живописного и захватывающего дух вида города? Ожидал спрятанное озеро? Заброшенные галереи? — она прищурилась. Весна ее взгляда была промозгло-теплой. От такой весны хотелось лезть на стены, наслаждаясь при этом первыми лучами солнца. — Ты же вроде бы не любишь банальности?

— Я не люблю приукрашать то, что нельзя приукрашать. Заброшенная станция метро — это не то, что меня может переубедить.

Кэролайн вновь повернулась к исписанной стене. Рельсы, которые поржавели и поломались, кривыми линиями уходили в глубину тоннеля. Полумрак стягивал пространство, делая его зрительно очень маленьким. Мигающие лампы заставляли вспоминать фрагменты из фильмов ужасов.

— Не заброшенная, а конечная закрытая станция. Ты представляешь, когда-то здесь ходили люди… Суетились. Бежали домой… — она пошла вдоль линии рельс по самому краю платформы. Тайлер устало поплелся за ней, за девушкой, которая будто сахар таяла в безвкусном черном кофе. — Встречались, целовались, дрались… Даже не запоминая лиц друг друга.

Она остановилась. Тайлер остановился в метре от нее. Он не устал. Он не был вымотан. Исчезать в лабиринтах города среди ночи — это чисто в его стиле. Чисто в его стиле знакомиться с девушками, с которыми он никогда не будет счастлив. Чисто в его стиле тоже таять подобно Кэролайн. Но таять не сахаром, а воском, раскаленными каплями падая на чьи-то обнаженные души.

Кэролайн повернулась к Тайлеру. Она внимательно и как-то слишком серьезно на него смотрела. Она была его откровением в это мгновение.

— А больше сюда никто не ходит, — произнесла она, разбивая прежнее молчаливо таинство. — И никто не вспоминает об этом месте.

— И что ты хочешь мне этим сказать? — с усмешкой спросил Локвуд. Девушка шагнула вперед. Она въедалась в него взглядом, медленно пробираясь под кожу. Некоторых людей тяжело забыть. Некоторых просто невозможно. Кэролайн — она из последних.

— Эта станция не работает, и никто сюда не ходит. Никто не наслаждается пребыванием здесь, потому что обломки не успокаивают и не восхищают. Понимаешь? Тебе тоже надо уйти с твоих заброшенных конечных…

Тайлер улыбнулся. Потом — еще раз. Потом он рассмеялся, как-то слишком вымученно и отчаянно. Форбс видела в нем бесчинствующее одиночество. Именно то одиночество, которого все так боятся. Именно то одиночество, из-за которого ты не можешь никому ничего рассказать. Да и некому собственно…

— То есть ты считаешь, — он отрицательно покачал головой, не переставая безумно улыбаться, — что из-за твоей шикарно обрисованной метафоры что-то изменится, да? И мне сразу станет легче?

— Нет, — ответила она тут же, даже не задумываясь над своим ответом. — Не станет легче. Но ты должен смириться.

— Смириться с чем?! — Тайлер повысил тон голоса. Воспоминания из треклятой Мексики вскружили голову. Время, когда он кусал локти, прошло. Время продолжительных запоев и кутежей в притонах — тоже. Настало время для самобичевания, самокопаний, осознания, что только ты сам виноват в том, что случилось с тобой. Ты, и никто другой.

— С тем, что ничего не изменить. С тем, что иногда даже самый дерьмовый результат — определенный этап твоей жизни. И ты должен пройти его. Должен, потому иного выхода у тебя нет.