Coda in crescendo

— Да, атара, — капитан даже и не подумал возражать или хотя бы возмутиться хамством. На наготу пришелицы он тоже не среагировал. Благочинец низко, словно старшему рода, поклонился и стремительно ушел в ночь.

Женщина сделала шаг вперед, и Юно инстинктивно отступил, держа гранату перед собой, словно последнюю защиту. Долгими ночами он не мог уснуть, придумывая, как вести разговор, если все-таки попадется паладарам. Он знал, как стал бы разговаривать с Кариной или с Саматтой, даже со Сторасом. Но сейчас ему предстоял единственный диалог, который он не смог спланировать хотя бы в общих чертах. Тот самый, которого боялся больше всего на свете.

— Юно, мальчик мой… — тихо сказала Суоко, останавливаясь.

— Атара… — шепотом откликнулся Юно, опускаясь на одно колено и склоняя голову. — Я подвел тебя, атара, я знаю. Можешь не говорить.

— Юно… — фраза, не начавшись, завершилась прерывистым всхлипом. — Юно, мальчик мой, я думала, что ты мертв…

— Я мертв, атара. Я умер в тот день, когда отказался от Университета, от старой жизни… от тебя. Я совершал страшные вещи, которые невозможно простить…

Юно поднял взгляд. Он знал, что дроны не могут плакать и вообще имитировать человеческие выделения, если заранее не зарядить их соответствующей субстанцией. Но сейчас ему казалось, что по щекам наставницы и покровительницы катятся крупные слезы.

Идиот.

Он думал лишь о себе. Весь страх перед провалом, перед раскрытием своей истинной личности основывался лишь на боязни наказания. Неважно какого — смертной казни или укоризненного выговора. Главное — что он боялся за себя. Но как он мог забыть про чувства атары? Она никогда не скрывала, что любит его, как своего сына — а какие чувства может испытывать мать, потерявшая ребенка? И какие она испытает, найдя его и тут же потеряв вновь, на сей раз навсегда?

Следовало взорвать гранату еще там, на пирсе. Разумеется, дроны обязательно нашли бы его труп, начни они прочесывать море, но, по крайней мере, он не испытывал бы сейчас такого жгучего стыда, такого ужасного всепоглощающего презрения к самому себе. Теперь ему в последние секунды жизни суждено осознавать, что он не просто подвел наставницу, а еще и вонзил ей нож в спину.

Суоко молчала, и ее неподвижность казалась страшнее всего. Если бы она ругалась в своей обычной манере, тихим голосом, но словно сдирая шкуру заживо, было бы легче.

— Атара, — сказал Юно, и остатки рассудка подсказали ему понизить голос до тихого шепота. Она услышит, а вот костоломам Анъями в лесу — вовсе не обязательно. — Прошу об одном: не показывай, что мы знакомы. Я не могу, не знаю, как попросить у тебя прощение за страдания, что я доставил. Я ужасно сожалею обо всем, что совершил, и для меня не осталось иного выхода, кроме смерти. Но моя связь с Университетом должна остаться тайной для всех, иначе последствия окажутся чудовищными — а моя смерть напрасной.

— Юно, дурак ты мой невозможный… — тихо произнесла наставница. — Ну что же ты натворил? Почему сначала не посоветовался со мной? Я бы…

— Паладары не могут взять на себя ответственность, прямо или косвенно, за убийства, совершенные террористами. Но истребить старую сволочь следовало обязательно. Кому-то все равно пришлось бы взять на себя ответственность…

— Зачем? — горько осведомилась Суоко. — Неужели ты думал, что они представляли для нас хоть какую-то угрозу?

— Да, атара, — несмотря на невероятную тяжесть стыда и раскаяния, придавливающего его к земле, Юно выпрямился. — Я провел с тобой много лет и знаю, как ты мыслишь. Знаю, как мыслит Карина-атара. Вы не понимаете простой вещи: на Могерате не уважают слова, если они не подкреплены грубой силой. Решительной силой, готовой в том числе на убийства. Я не просто мстил, атара. Если бы… если бы не сегодняшняя встреча, все знали бы, что за террористами стоит Университет, но никогда не смогли бы доказать. Только так вы могли заставить себя уважать. Только Камилл понимал, и я…

— Камилл?

Юно захлопнул рот со щелчком зубов, едва не прикусив язык. Очевидно, ясность его мышления оказалась серьезно нарушена, если он проговорился так по-детски.

— Следовало бы догадаться сразу… — процедила наставница тоном, пропитанном ледяной ненавистью. — Ну конечно. Кто же, кроме него, мог втянуть тебя в подобную историю!

— Нет, атара, — покачал головой Юно. Разговор следовало заканчивать немедленно, пока он не ляпнул что-то еще. И игру на нервах — и своих, и атары — пора прекращать. Вообще его история уже завершилась, и тянуть дальше незачем. — Я пришел к нему сам. Я долго убеждал его, что именно меня нужно поставить во главе "Адаути". Он виноват лишь в том, что в конце концов сдался.

Он отступил на шаг.

— Я не прошу простить меня, атара, — прошептал он. — Мне нет прощения. Я бы себя не простил никогда. Но рано или поздно ты забудешь меня. В любом случае, я смертный человек, а ты бессмертная богиня, и рано или поздно нам пришлось бы расстаться. Жаль, что так рано, но… я ни о чем не жалею.

— Юно… — наставница качнулась вперед, и оябун "Адаути" вскинул перед собой руку с гранатой.