Чужой клад

— Сколько можно попрекать меня моей ошибкой, сударь? Что же до Остапа Борисовича, так он мне вовсе не жених!

— А кто ваш нареченный, синьора? — полюбопытствовал Томский. — Есть такой в природе?

— Да уж не вы! — неожиданно для самой себя выпалила Настя.

— Бог мой, да я и не претендую на такую честь! — рассмеялся он, уперев руки в бока. — И, право, не завидую тому, кто ее удостоится.

— Да? А я не завидую вашей невесте — то есть Вере Томской! — продолжала дерзить Настя.

— А при чем здесь Вера? — удивился он.

— Здесь все знают, что вы ее жених! — сообщила Настя и оглянулась на судью. — Ведь правда, Остап Борисович, она это сказала на вашей ассамблее?

Новохатько послушно кивнул, а Томский с усмешкой заметил:

— Наверное, она пошутила. Или, может, хотела оградить меня от местных чародеек… таких, как вы.

— О, не волнуйтесь, я не буду на вас покушаться, даже если мне за это посулят золотые горы! — воскликнула Настя и, резко повернувшись, кинулась прочь со двора.

Вслед ей неслись какие-то остроты и восклицания, но она ничего не слышала, потому что в ушах громко пульсировала кровь. Остап Борисович пытался ее догнать и проводить до дома, однако девушка решительно отстранила назойливого поклонника.

В доме Настя немного успокоилась и даже мысленно побранила себя: «Ну зачем я так дерзко разговаривала с этим столичным гостем? Ведь он не какой-нибудь пустой повеса, а ученый человек. И не спесивый, если дружит с людьми из простого сословия, как Шалыгин. Другие-то петербургские дворяне, я слыхала, даже своего языка чуждаются, по-русски изъясняются ломано, а этот — складно, словно какой-нибудь пиит. А я-то показала себя перед ним дура дурой. Вот и подумает: дикарка, плебейка, темнота деревенская».

Потом Настя вспомнила о несчастной Раине и стала еще больше себя укорять: «Тут такое злодейство совершилось, а я думаю о всяких мелочах! Что значит моя репутация по сравнению с участью бедной жертвы!.. Да и Шалыгин тоже хорош: болтает с приятелем о столичных новостях, вместо того чтобы искать неизвестного злодея! Как же все люди себялюбивы и тщеславны!»

Еще немного пофилософствовав о суетности человеческой натуры, Настя уединилась в своей комнате и села писать письмо матери. Татьяна Степановна была в этом смысле строга и требовала, чтобы дочь давала ей письменные отчеты о своей жизни в Глухове не реже, чем через день.

Дом супругов Боровичей был одноэтажный, как почти все глуховские дома, и состоял из восьми комнат и многочисленных наружных пристроек и веранд. Настина комната выходила окном на улицу, и девушка могла, отодвинув занавеску, наблюдать за прохожими. Сейчас она тоже рассеянно посмотрела в окно — и заметила, что улица более оживлена, чем обычно. Люди по двое, по трое шли в сторону гетманского дворца… У ворот дома напротив, где жил богатый купец Кульбаба, стояла его кухарка и, отчаянно жестикулируя, переговаривалась со своими товарками из соседних домов.

Настя поняла, что, как ни старался Иван Леонтьевич, чтобы новость о страшном происшествии не вышла за пределы узкого круга, а уж все в Глухове знают о ней и спешат утолить свое любопытство. Еще бы, для маленького уездного города, пусть даже он гетманская столица, такое происшествие не может не дать обильную пищу для разговоров. Настя невольно пожалела Шалыгина, которому теперь придется что-то объяснять грубияну Теплову.

Тем временем приблизился вечер, и с наступлением сумерек у Насти на душе стало совсем неспокойно. Она хотела поделиться своими сомнениями с Гликерией и незаметно навести Илью на разговор о петербургском госте. Но дверь в супружескую спальню Боровичей оказалась закрыта, и девушка, вздохнув, вышла в сад, чтобы в одиночестве подышать вечерней прохладой. То сокровенное, что происходило в спальне между супругами или любовниками, было известно Насте только умозрительно. И, хотя ей уже шел двадцать первый год, девушка чувствовала себя наивной и глупой рядом с Гликерией, которая была ненамного ее старше. Соседи и знакомые давно прожужжали все уши Татьяне Степановне, что пора выдавать дочку замуж. И женихи поначалу находились, а потом Настя всех их оттолкнула своим дерзким и насмешливым нравом, а также излишней для девушки ученостью. Сама же Настя на упреки матери обычно говорила: «Зачем я буду привечать этих женихов, если точно знаю, что среди них нет моей судьбы?» На это мать со вздохом замечала:

«А где же найти кавалера тебе под стать? Образованные-то люди все знатны, на нашу простоту, небось, и не глянут». «Но ведь не все от рождения знатны! — восклицала Настя. — Есть и такие, что своим умом дошли до знатности. Вот, например, ученый Ломоносов — из поморских крестьян. А господин Дидро — сын бедного мастерового. А наш гетман разве не из простых реестровых казаков? Настали такие времена, когда науки людей выравнивают». — «Эк куда хватила! — усмехалась мать. — Что же, мне для тебя жениха искать в Париже или Петербурге?»