Чужой хлеб

В эту минуту Анна Матвеевна, только что вернувшаяся домой, вошла в ее комнату. Она сейчас же заметила расстроенный вид своей воспитанницы и спросила у нее, что с ней. Нелли попробовала ответить «ничего» и придать лицу своему веселое, беззаботное выражение, но это плохо удалось ей, и Анна Матвеевна, встревоженная ее скрытностью, начала настоятельно допрашивать ее. Нелли была честная девушка. Она не любила, да и не умела лгать. Если она скрывала от своей благодетельницы переписку с Софьей Ивановной, то только потому, что боялась огорчить ее; теперь же она решилась во всем признаться. Она сказала, что писала к Софье Ивановне, подробно описывая ей свою жизнь, и в ответ получила письмо, в котором та зовет ее к себе в помощницы, в учительницы женской гимназии.

— Из-за чего же ты волнуешься и огорчаешься, Леночка, я все-таки не понимаю? — спросила Анна Матвеевна.

— Maman, милая, если бы вы знали, я не смею говорить вам этого… Вы мне запретите… Но меня так манит та жизнь, о которой пишет Софья Ивановна, мне так хочется трудиться, быть полезной! Вы не знаете…

— Я знаю одно только, — прервала Анна Матвеевна, и на лице ее показалось гневное выражение, которого Нелли не видала никогда прежде, — я знаю одно только, что ты неблагодарная девчонка, не заслуживающая моих забот и моей любви!

С этими словами она вышла из комнаты, сердито захлопнув за собой дверь.

Нелли осталась одна, пораженная, как громом, этим незаслуженным упреком. Неблагодарная! Целых четыре года употребляла она над собой всевозможные усилия, чтобы во всем угождать своей благодетельнице, и теперь разве не готова она была, по ее требованию, отказаться от того, что казалось ей самою счастливою будущностью, и все-таки ей приходится слышать этот ужасный упрек в неблагодарности! Целый день провела Нелли у себя в комнате в слезах и самых печальных мыслях и кончила тем, что сама себя признала во всем виновною. Она знала, что ее переписка с Софьей Ивановной, что ее разговор о трудовой жизни огорчат maman, она ни за что в свете не должна была позволять себе этого. «Я принимала благодеяния, — говорила она себе, — теперь я должна платить долг благодарности, как бы ни был он тяжел» — и с этими мыслями, со смирением в сердце, с полною решимостью загладить свой проступок перед своею благодетельницею, она вышла в гостиную. Анна Матвеевна встретила ее убийственно холодным взглядом. Нелли хотела начать говорить, хотела по обыкновению приласкаться к своей maman, та удержала ее.

— Оставим все эти комедии, прошу тебя, — сказала она ледяным голосом. — Ты достаточно доказала мне свою любовь, больше мне ничего не нужно. Не воображай, что я намерена стеснять твою свободу и против воли удерживать тебя в моем доме. Ты теперь уж взрослая девушка; поезжай, живи с Софьей Ивановной или с кем хочешь: я, старуха, тебе не нужна, меня можно и бросить.

— О, maman, — вскричала Нелли, бросаясь на колени перед Анной Матвеевной и обливая слезами ее руки, — зачем вы так говорите, когда вы знаете, что это неправда, что я вас люблю!

— Оставь, пожалуйста, нечего тебе говорить о любви, когда ты о том только и думаешь, как бы вырваться от меня! Уезжай — я тебя не держу, еще раз повторяю!

С этими словами она встала с места и прошла в свою комнату, не взглянув даже на Нелли, все еще стоявшую на коленях.

Бедная девушка была в отчаянии. Она оскорбила свою благодетельницу, оскорбила так, что та и думать не хотела о примирении. Ни слезы, ни уверения, ни ласки ее не помогали. Что же ей делать? Неужели поступить, как ей говорила Анна Матвеевна. Уехать, расстаться со своей благодетельницей, не помирившись с нею, не выпросив у нее прощения, не заверив ее в своей любви и благодарности. О, нет, это невозможно. Она решилась остаться и ждать, чтобы время смягчило сердце Анны Матвеевны, чтобы она сама по доброй воле отпустила ее, дала ей свое материнское благословение на новую жизнь!

Глава VI. ЕЩЕ БОЛЕЗНЬ

С этого дня отношения Анны Матвеевны к Нелли совершенно изменились. Прежде она всегда была так ласкова, так нежна, теперь же, напротив, она относилась к своей воспитаннице с полнейшей холодностью. Напрасно Нелли смирением, угодливостью и ласками старалась смягчить ее сердце. Она не бранилась, не сердилась, но можно было думать, что совсем разлюбила свою приемную дочь. Она почти ничего не говорила с нею, не приглашала ее выезжать с собой, не звала ее вместе читать или работать; когда Нелли предлагала прочесть ей что-нибудь вслух, или сыграть на фортепьяно ее любимую пьесу, она отвечала: «Не заботься обо мне, читай, играй, делай, что тебе угодно».