Чужой для всех

— Ты мне подробно не рассказывала об этой трагедии. Что же произошло тогда весной 43 года?

— Не хотели пугать тебя Верочка. Златоглазка была грудная, на руках. Болела ты в то время. Простыла сильно. Бабка Хадора чуть выходила. Берегли и щадили тебя все. Тебе и так от злых языков досталось.

— Что же, мама, произошло с вами? Могла ли бумага Франца вам помочь?

— Помочь? Нет, ты бы не помогла. Хорошо, что тебя саму в Германию не увезли на работы. Мы говорили, мол, тиф у тебя. Ну и эта бумага. А произошло следующее…

Неожиданно, как наяву, появился дорогой образ матери. Вера перестала плакать и, затаив дыхание, почувствовала вдруг, что она подсознательно попала в поток информации, исходящей от нее. Виденческие картины ожили, люди задвигались, но были приглушены пастельными красками, тем не мене, разобрать лица, и понять очередность происходящих событий, можно было…

…Светало. Было раннее мартовское утро. Дедушкины еще спали. Вдруг во дворе послышались уверенные тяжелые мужские шаги и людской говор. Посыпались удары в сенные двери. Стучали вначале кулаками, затем винтовочными прикладами.

— Это немцы? — испуганно вскочила первой с полатей печи, разбуженная Катя. За ней поднялись Шура и Клава.

Тут же, из большой комнаты, к ним зашла уже одетая Акулина. — Сидите тихо, детки, — волнуясь, спешно проговорила она. — Если будут спрашивать, где Миша, то вы не знаете где он и давно его не видели. Что бы со мной не случилось, не бойтесь. Вас не тронут.

— Мама, это немцы? — Катя повторила свой вопрос.

— Не знаю, доченька. Так стучать могут только плохие люди, — она прижала к себе детей.

— Мама, иди, открой, иначе нам разнесут дверь, — Катя отстранилась от матери.

— Да-да… Но, вы не бойтесь. Вас не тронут. Вы еще маленькие, — она горячо расцеловала девочек и, выждав пару секунд громко и смело бросила в сторону двери,

— Иду, иду. Кого какие черти носят! Дайте хоть керосинку зажечь, окаянные.

— Ты чего не открываешь, Акулина? Оглохла? — с раздражением громко набросился на нее Аркадий, оттолкнув в сторону широким плечом от сенного порога. Это был старший полицейского наряда, мужчина лет тридцати пяти, житель с соседней деревни Палки, где размещался полицейский участок.

— А что вам открывать, еще ночь на дворе, — бросила с обидой Акулина, следом, идя за Аркадием в дом. — Может лихие люди стучат? Почем мне знать, — вместе за хозяйкой, уверенно ступая, вошли еще двое полицейских в черной униформе с белыми повязками на рукавах и надписью на немецком языке «Polizei».

— Я же кричал, что свои, мол. Открывай, — зло бросил Аркадий и нагло, в грязных, измазанных мартовским глиноземом, сапогах, прошелся по хате, оставляя за собой мокрые следы. Трещали половицы. Он заглядывал во все углы, держа автомат наготове к стрельбе. Другие полицейские с винтовками, одного Акулина сразу признала, это был Колька, соседки Абрамихи сынок-оболтус, остались стоять у порога и глазели по сторонам.

— Свои-то свои, — посмотрела смело в глаза Аркадию Акулина, когда тот, закончив осмотр дома, остановился напротив нее, — но они порой, бывают хуже, чем чужие.

— Ты говори, тетка, да не заговаривайся, — Аркадий ткнул ей в живот ствол автомата. На Акулину смотрели злые хищные, цвета вороньего крыла глаза, несло перегаром.

— А кто вас знает нынче, времена тяжелые, война, — Акулина смело отвела рукой ствол автомата. — Что вам надо говорите. Детей вон перепугали.

— Где Михаил? — сощурив глаза, гневно произнес Аркадий.

— Откуда я знаю. Нет его здесь, как ушел в 41 году, так и пропал, не видела больше его.

— Врешь, Акулина. Вижу, что врешь! — старший полицейский раздраженно смотрел на хозяйку дома, оценивая ее реакцию. — Повторяю, тетка, где твой сын? Он по списку в Германию на работы должен ехать. Ну, отвечай!

— Не знаю я, Аркадий, — не отводя взгляда, спокойно промолвила мать, — ушел он и пропал. — Ты имя мое знаешь? — вскрикнул от удивления полицай и с размаху хлестко ударил Акулину кулаком в лицо.

Акулина отлетела к печке и сильно ударилась плечом о приступок, из носа пошла кровь. Левый глаз и щека моментально опухли, приобрели красновато-лиловый оттенок. — Ироды, — сдержанно всхлипывая, вытирая кровь подолом рубашки, заголосила женщина, — за что?

— За что? Ты еще спрашиваешь, тетка, за что? — подскочил к ней разъяренный Аркадий. Глаза налились, рот перекошен. — Да за то, что твой сынок в партизанах, падла. А нам приказали его доставить в участок. А ты не знаешь где он. Срок у нас три дня, на сборы всей молодежи, кто старше 15 лет. А кто откажется или будет прятаться, того силой заставим, а нет, в расход пустим. Это приказ начальника гарнизона гауптмана Вильке. Сейчас поняла? — и он еще раз замахнулся, чтобы ее ударить. Но остановился, передумал, увидев, как враждебно смотрели на него дети, три девочки прижавшихся в углу печки. — Только вашу Веру, шлюшку, приказано не брать, — Аркадий выпрямился и отошел от матери. — Больно умная она у вас оказалась, — и презрительно сплюнул на пол. — Ну и семейка!