Чужой

Когда мы с напарником подошли к месту происшествия, понять, что творится, сразу было невозможно. За киоском стоял, слегка покачиваясь, мужчина лет сорока. Вид у него был жалкий, по лицу стекали струйки мочи. Вытирая ее рукавом, он тихо бормотал:

— За что? За что, ребята?

— Давай трешку, и побыстрей!

— Ребята, простите, я же ничего не сделал…

— Ты еще базарить будешь? Гони деньги и уматывай!

— Что тут происходит? — попытался вмешаться я.

Патрульный, не отвечая, залез мужчине в карман, достал измятую трешку и пнул ему под зад. Чуть не упав, тот побежал и быстро скрылся из виду.

— Пойдем перекусим, деньги теперь есть, — сказал блюститель порядка.

Я молчал. Я настолько был потрясен увиденным, что оцепенел. Для меня было дико, не укладывалось в сознании, чтобы милиционер, а все мы носили милицейскую форму, унизил и ограбил гражданина, которого он призван защищать. Ведь патрульный снял с него фуражку и заставил его мочиться в нее, а потом надел ее ему на голову. Я почему-то ждал, что вмешаются силы небесные и немедленно восстановят справедливость. Но грома не раздалось, и молния не поразила обидчика.

— Ты чего такой квелый? Заболел, что ли? Учись, пока я жив, как надо работать.

Наглец явно ожидал, что я похвалю его за находчивость. А меня прорвало:

— И ты считаешь это работой? Или обирать пьяных входит в наши обязанности?

— Ну ты и фрукт… ты пойми, так все делают, все умные люди.

— А неумные?

— А неумные, вроде тебя, ходят голодными и уезжают домой в форме. А у меня денег на два костюма хватит, и еще на шляпу останется!

— Ну вот что, сволочь. Считай, что в одном патруле со мной ты больше не работаешь. Можешь хоть две шляпы натянуть на свою пустую голову, извилин в ней все равно не прибавится.

К тому времени я уже знал, что насилие в нашей среде не было чем-то исключительным. Пользуясь силой власти и вседозволенностью, патрульные нередко совершали ограбления граждан, насиловали беззащитных девушек, избивали пьяных. Об этих преступлениях знали офицеры и, как правило, прикрывали их. Они боялись огласки, потому что могли пострадать сами.

После службы мне долго еще снились кошмарные сны об армии. Во сне меня вновь и вновь призывали, и с мыслью, что мне опять придется столкнуться с адом лжи и тупости солдат и офицеров, я просыпался в холодном поту. Физически я был крепче многих своих сверстников, знал наизусть все существующие военные блоки, что в армии высоко ценилось, и если при этом ты добавишь, что империалисты только и ждут момента, чтобы напасть на Советский Союз, отличная оценка тебе обеспечена, но мне было тяжело служить из-за отсутствия в армейской среде элементарных норм морали. Здесь словно специально ставили задачу, как можно быстрее нивелировать личность, вытравить из человека все человеческое, превратить его в робота.

Однажды перед заступлением на службу у меня поднялась температура. В санчасть я, конечно, не пошел: по таким мелочам там вообще не принимают, обзовут симулянтом — и все лечение. Когда после патрулирования мы собрались в райотделе милиции, откуда нас обычно увозили в часть, я почувствовал себя совершенно разбитым. Меня бил озноб, голова раскалывалась. В ожидании, пока появятся остальные патрули, я поднялся на второй этаж, в тишине прилег на стулья и незаметно задремал. Проспал я минут пятнадцать, но когда спустился вниз, дежурный сказал, что рота уже уехала. Я побежал в часть, дорога была неблизкой, до отбоя в казарму прибыть не удалось. Меня вызвали к командиру роты, и тот наорал на меня, даже не выслушав объяснений.

— Ты меня на всю жизнь запомнишь! — пообещал он напоследок. И выполнил угрозу.

Не успел я вернуться в казарму и прилечь, как роту подняли по тревоге. Командир лично вывел нас из части, и мы побежали по ночному городу. Наказание бегом офицеры части считали лучшим методом поддержания дисциплины. За одного провинившегося отдуваться приходилось всем. После двадцатикилометровой пробежки виновному устраивали «разборки» сами солдаты, чего и добивались офицеры.

Мороз ударил градусов тридцать, но мы были в полной экипировке и скоро согрелись. За городом командир скомандовал:

— Газы!

В противогазе стало трудно дышать.

— Не отставать! — кричал командир роты. Он был налегке и без противогаза.

По лицу струился пот, замерзая льдинками на гимнастерке, автомат потяжелел, саперная лопата больно била по бедру. Мы вбежали в лес. Командир приказал продвигаться дальше ползком. Снег забивался в сапоги, в рукава, за шиворот, ноги окоченели, пальцев рук я тоже не чувствовал. Чтобы не задохнуться, я снял противогаз и увидел, что то же самое сделали и остальные. Вдоль цепочки бегал ротный, матерился и угрожал пистолетом, но его мало кто слушал. Я лег на спину. Снег был мягкий, пушистый, а небо опустилось так низко, что крупные звезды качались на ветвях деревьев. Тяжелые мысли покинули меня, словно растворившись в океане бесконечного ночного неба. Я увидел себя дома, кругом были родные лица, звучала приятная музыка…